В моих воспоминаниях нет ничего героического. Я не была на фронте, в оккупации, не работала по 12 часов на заводе. Жила с мамой в Ижевске в стареньком доме, училась в школе №31. К 1941 году окончила второй класс.

Помню солнечный воскресный день 22 июня 1941 года и ощущение счастья, оттого что мама находится дома, а у меня каникулы. Я играла во дворе, вдруг вижу – на крыльце сидят печальные мама и тётя. Спрашиваю:
– Что случилось?
– Война началась, дочка.

Они обе пережили гражданскую, поэтому понимали, какая беда пришла. А я, конечно, не представляла, что такое война. Хотя знала о победе наших воинов на озере Хасан, о подвигах Карацупы. И по радио такие песни пели! Помню слова одной: «Нас не трогай – мы не тронем, а затронешь – спуску не дадим». Одним словом, я не очень огорчилась, была уверена, что очень скоро мы всех победим и война закончится.

Но приходили тревожные вести. Вечером все домочадцы садились у радиоприёмника и напряжённо слушали. По утрам из него звучало: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой». Вскоре пришёл приказ всем сдавать радиоприёмники, и дядя унёс нашего «члена семьи» из дома. А вскоре ушёл сам – по повестке.

Провожали его в военкомат всей роднёй. И когда, поцеловав всех, он стал долго целовать свою молодую жену, я вдруг поняла, что война – это серьёзно, страшно и, видимо, надолго.

В августе я впервые ощутила её дыхание. Увидела в окошко движение на улице – куда-то торопятся взрослые, бегут ребятишки… Я тоже вышла во двор. Соседский мальчик махнул рукой:
– Бежим, там раненых привезли.
– Каких раненых?
– Бежим – увидишь.

Возле нашей школы собралась огромная толпа народа, люди окружили трамвайные вагоны, из которых выводили раненых. У кого перевязана нога, у кого голова, у кого рука на перевязи. Что поразило – огромные пятна крови на белых бинтах. С трамвайной платформы (я их впервые увидела) люди снимали носилки с ранеными. Женщины отталкивали нас, любопытных малолеток, стараясь подойти поближе. Позднее я поняла: они пытались разглядеть – нет ли среди этих раненых родного брата, мужа, отца…

Через несколько дней мы узнали, что в своей школе больше учиться не будем. Нам предоставили двухэтажное здание в другом месте, и туда переехали сразу две школы. Учились в три смены. В прочих больших зданиях, в том числе во Дворце культуры, построенном перед войной, разместили госпитали, ведь все больницы были переполнены.

Заводы и предприятия перешли на 12-часовой рабочий день, люди трудились без выходных и отпусков. Вот и моя мама уходила на работу к восьми утра, а возвращалась в девять вечера.

На нас, ребятишек, легла вся домашняя работа. Главная обязанность – выкупить хлеб. С началом войны ввели продовольственные карточки, их выдавали по месту работы вместе с зарплатой. Там же работники получали карточки на детей и иждивенцев. Карточки прикреплялись к определённым магазинам по месту жительства.

«Отоваривали» только хлебом. Мама как служащая получала пятьсот граммов, мне полагалось триста. До сих пор помню эти восемьсот граммов хлеба (чуть больше полбуханки) – чёрного, перемешанного с варёной картошкой и мякиной, которая приклеивалась к дёснам. Хлеб да картошка – основная еда 1941–42 годов.

Картошка была со своего огорода, но её не хватало. И тогда мама ходила с другими женщинами в деревню менять что-нибудь из вещей на картошку. Уже не помню, что она меняла, но жили мы более чем скромно – на мамину мизерную зарплату воспитателя детского сада.

К концу 1943 года карточки стали «отоваривать» и другими продуктами: яичный порошок, топлёное свиное сало и даже тяжёлый жёлтый сахарный песок. Ради этих лакомств приходилось выстаивать огромные очереди, иногда даже по ночам. Но всё равно это было счастьем! Однако главным продуктом оставался хлеб.

Однажды со мной случилась большая беда – украли карточки. А произошло это так.

Пошла в наш магазин, а там нет очереди, но и хлеба тоже нет, и неизвестно, когда привезут. Отправилась в следующий – и там хлеб отсутствует. В центре города такая же картина. При выходе из магазина трое мальчишек затеяли потасовку, не давая мне пройти. Я их оттолкнула, достала руку из кармана, и вот тут кто-то из мальчишек вытащил мой кошелёк.

Убежали они очень быстро. Я заплакала и пошла к маме на работу. Она сразу спросила:
– Хлеб выкупила?
– Нет. Я карточки потеряла.

Никогда я не слышала такого рыдания. Мама была сильным человеком, но тут плакала в голос и всё повторяла: «Как же мы жить-то будем?» Она не ругала меня, не била, хотя я была готова ко всему. Милая моя мамочка… Я не помню, как она выкрутилась. Но мы выжили.

Ижевск к осени погрузили в темноту. Освещения не было ни на улицах, ни в частных домах. В домах появились коптилки – нехитрое изобретение военного времени. Но они освещали лишь небольшое пространство на столе. При этом свете люди ужинали, умывались, а дети учили уроки и читали.

Читать я любила. Книги хлеб не заменяли, но, когда читаешь что-нибудь интересное, можно забыть о голоде. А голод не покидал нас никогда.

Осенью 41-го во дворе школы мы во главе с Прокопием Анатольевичем Кораблёвым, единственным в школе учителем-мужчиной, стали рыть укрытия от авианалётов. Земля глинистая, тяжёлая. И что мы, голодные третьеклассники, могли выкопать? Наш старенький учитель сильно хромал – на правой ноге ступня вывернута вправо, – но основную работу он взял на себя. Жалел нас – то и дело отправлял отдыхать. Сам, в общем, и выкопал этот окоп – глубиной в свой рост. Слава богу, до Ижевска вражеские самолёты не долетели.

В годы войны большого присмотра за нами не было. Родители на работе, дедушки и бабушки, имевшие силы, тоже ушли на завод – заменили ушедших на фронт сыновей. Мы были предоставлены себе. Уроки, конечно, учили, но большую часть времени проводили в очередях, где узнавали все новости, и хорошие, и плохие.

В школе однажды сказали, что в городе есть Дом художественного воспитания детей и нам неплохо бы записаться в кружки. Мы с подружкой пытались записаться в балетный, но нас не взяли. Пошли в хоровой.

До сих пор помню Степана Александровича Жвакина, замечательного педагога и прекрасного аккомпаниатора. Пожилой инвалид по зрению, он разучивал с нами песни – новые военные, русские народные и пионерские. Очень любил детей. Мы дружили со Степаном Александровичем, приглашали его в школу на вечера и не помню случая, чтобы он отказался. Хотя ходить по улицам ему было сложно.

Повзрослев, мы перешли под опеку Нины Николаевны Молотковой. С ней готовились к концертам, с которыми выступали в госпиталях перед ранеными. Выздоравливающие рассказывали нам о войне, и это тоже оказалось частью воспитания.

Благодаря своим наставникам я полюбила пение на всю жизнь. Для меня оставалось загадкой лишь одно – что такое ноты, и как по ним читают. Но в тридцать лет я поступила в вечернюю музыкальную школу, где разгадала и этот секрет.

Спустя десятилетия мне хочется ещё раз вспомнить наших педагогов-энтузиастов и в память о них склонить голову. Они спасали нас, детей военной поры, отдавая тепло своей души и свои знания. Мы росли серьёзными и ответственными людьми. Прочитав о Зое Космодемьянской, молодогвардейцах и других героях, захотели быть похожими на них. Любили Родину, верили в победу.

В 1944 году жизнь стала налаживаться. Начали «отоваривать» продовольственные карточки, а в школе появились «завтраки». Почему в кавычках? «Завтрак» состоял из пятидесяти граммов хлеба чуть лучшего качества, одной ложки сахарного песка и кипячёной воды в общем бачке с кружкой.

Буханку на 25 человек делил староста класса, сами делили песок. Завтрак проглатывался мгновенно. На уроках сидеть стало легче.

Вовлекали нас и в общественные дела. Тимуровская команда класса ходила пилить дрова, помогая семьям фронтовиков. Готовили подарки на фронт, подарки в госпитали. Пионерские сборы, городские пионерские слёты – всё это живо в памяти.

1944–45 годы. С фронта приходят добрые вести. На карте, что висит на стене нашего дома, появляется всё больше красных флажков – это освобождённые города. В 45-м к первомайской демонстрации в школе готовились задолго. Писали плакаты, мастерили искусственные цветы, макеты фруктов. Настроение было приподнятое и у учителей, и у нас, шестиклассников. А как иначе? Наши войска под Берлином!

Перед 1 мая пришло указание – отложить демонстрацию до особого распоряжения. Ждали его с нетерпением. И вот настало 9 мая. В четыре утра из всех репродукторов зазвучала песня «Широка страна моя родная», которая подняла всех на ноги. Потом раздался знакомый голос Левитана. Победа!

С утра на улицу высыпало много людей: все спешат, бегут, поздравляют друг друга. И мы бежим в школу. Сказали, что учиться сегодня не будем. Все отправились на демонстрацию, она прошла на центральной площади города, на улице Горького. А вечером на той же площади состоялось массовое гуляние. Играл оркестр, люди танцевали, царило всеобщее веселье.

Ну, конечно, и тут без нас не обошлось. Мы тоже танцевали и долго не хотели возвращаться домой. Мама по случаю праздника разрешила надеть её новые фильдеперсовые чулки. Из чего они, до сих пор не знаю. Но это были настоящие взрослые чулки. И я поняла, что уже повзрослела.