Он не мог оплатить всё, поэтому участвовал частями. Говорил, что это не от жадности, а в воспитательных целях, чтобы женщина не расхолаживалась, стремилась к чему-то и вообще… Хотя вру, ничего такого он не говорил. Просто, уходя, оборачивался на пороге и будто бы невзначай ронял:
– Ты же стиральную машинку хотела купить? Сколько она стоит? Тридцать две с копейками? Дели сумму пополам, я переведу чуть позже.

Так в новой Ленкиной квартире множились его «половины»: полстиралки, полстола, полноутбука. Микроволновка только из-за дня рождения и дешевизны вышла целой. Остальное – фифти-фифти, даже туфли. Самые дорогие Ленкины туфли тоже получились половинчатыми: одна туфля его, вторая её. И Ленка шутила: если они расстанутся, туфли поделить будет легко. Правая ему, левая ей. Левая ближе к сердцу.

Познакомились они на улице. У Ленки убежала собака, а Котя её догнал. Вообще-то он Коля, но ему хотелось быть милым, весёлым и покладистым, поэтому он сам так и представлялся:
– Котя.
– Котя? – переспросила Ленка.
– Да, Котрен Иванович Собакин.
– Катрен – это стихи, – не поверила Ленка.
– «Котрен», через «о». Паспорта с собой нет, но усы, лапы и хвост – мои лучшие документы.

Так Ленка поняла, что мужчина образованный и юморной.

Собаку Котя ей отдал в обмен на номер телефона. И стал ходить: вначале по улице, рядом, а потом и в гости. Иногда выбирались в кино, парк, музей и даже на старое Таганрогское кладбище. Когда Ленка гуляла между могил, ей казалось, что она уже давно любит Котю, хотя с того собачьего побега не прошло и двух недель.

А ему казалось, что Ленка надёжная и удобная: посадишь её рядом, будет сидеть. Положишь – будет лежать. А скажешь в банке в очереди постоять, она запросто постоит. Но вслух ничего такого он, конечно, не говорил. Это было видно мне, её соседке, с высоты моего девятого этажа и прожитых лет.

Потом в нашем дворе всё чаще оставалась его машина. Ленка залетала по утрам в лифт, окутанная ароматом духов и сиянием счастья. Мы перебрасывались парой слов, но было видно, что ей хотелось говорить много, о Коте и только о Коте. Потому что любовь, как вода, должна куда-то выливаться. Я приходила к ней ранним вечером, когда Ленка ещё была одна, и она выплёскивала эту воду передо мной – получалось огромное озеро. Я даже немножко завидовала наивности, глубине и хрупкости этой чужой любви.

Прошло полгода, и Ленка захотела замуж. Нет, не платье и не пьяные «горько!», а штамп в паспорте, чтобы, когда она поедет в Марсель или Париж, ей говорили «мадам». Ну и просто, чтобы Котя каждое утро был рядом.

Она стала ласково продавливать это желание, и тут выяснилось, что Котя немножечко женат. Но жена и сын в другом городе и не переедут сюда никогда, поэтому взаимной любви Ленки и Коти ничто не мешает.

– Человек же приходит в этот мир для любви? – уточнял он, глядя Ленке в глаза. – При чём тут штамп в паспорте? С женой у нас, знаешь… Боевой товарищ она мне. И сын ещё не вырос. Не переживай, всё у нас будет хорошо.

Но у Ленки уже всё было нехорошо.

Две недели я ходила к ней вечерами как на работу. Проверяла, жива ли, и в сотый раз слушала про Котю и что она вот-вот умрёт. Но Ленка не умерла, потому что Котя всё-таки приходил. Звонил в домофон, Ленка его не пускала. Тогда он ждал, пока откроется подъездная дверь, проскальзывал внутрь, поднимался на её третий этаж и звонил уже в дверь. Стоял, вытянувшись, напротив глазка и смотрел в его дуло строго и смело.

Лена тоже смотрела в дуло, держась за ручку двери и качаясь, как в шторм. Казалось, от этой качки её вот-вот вырвет.

Но она не открывала. Раза три или четыре смогла удержаться. А на пятый он громко, на весь подъезд, сказал:
– Лена, хватит, мы же не можем друг без друга!

И она послушалась. Потому что правда не могла. Сезам открылся и заработал в прежнем режиме.

Чем он её убедил? Ну а чем может убедить любовь? Своим наличием в этом мире – больше ничем. Ленка снова ожила, но стала какая-то половинчатая. Вроде бы и весёлая, но не по-настоящему, не до конца.

– У него жена болеет, сын в пятом классе… Он не может, – объясняла она, хотя я ничего не спрашивала. Но Ленка добавляла: – Со временем, думаю, сможет. Потом.

Но «потом» у неё в доме стали появляться вещи-половинки. Поскольку внешне они выглядели целыми, я не сразу узнала, что они половинчатые. Только однажды, когда были куплены те самые туфли, что стоили ползарплаты, она расплакалась:
– У меня с ним всё наполовину, даже это!
– Видно, что дорогие. Если расстанетесь когда-нибудь, ты ему туфлю вернёшь?

Ленка подняла на меня глаза.

– И туфлю, и половину стиралки, стол ещё надо не забыть…

Спустя пару месяцев я переехала. Когда выносила из прежней квартиры последний пакет, во дворе встретила Котю. Он нёс Ленке половину огромного арбуза. Мы поздоровались, и я, кивнув на арбуз, спросила:
– Неужели так можно купить?
– Конечно! Дожидаетесь покупателя, которому весь арбуз тоже великоват, и говорите: «Давайте пополам?» И потом каждый забирает свою половинку.
– Да, очень удобно.

Котя не знал, что Ленка жалуется мне на свою половинчатую жизнь.

Прошло два года. За это время мы с Ленкой не виделись. Люди так устроены, что, если живут через стенку и жизнь их втискивает в один лифт, они сращиваются. Привыкают друг к другу, со слезами прощаются и обещают видеться и писать. А потом отходят на пару километров и размагничиваются. Именно так нас с Ленкой развело, но вдруг недавно снова прибило друг к другу – в большом магазине, случайно, у полки со скидками.

Обеим стало неловко, что не звонили и не писали. Мы неуклюже подбирали слова, а потом я спросила, как там Ленкина половинка.

– С половинки на серединку, – пожала она плечами. – Котя ушёл. Теперь у меня Матвей. Был Котя, стал Мотя. Карма, видно, такая.
– И Мотя – серединка?
– Да. Потому что во всех случаях предлагает усреднённый вариант.
– И тоже не хочет жениться?
– Я же говорю – ищет нечто среднее. Пока у нас гражданский брак, а дальше посмотрим.
– Ну, хоть не женат.
– И здесь не так однозначно, – рассмеялась Ленка. – Разведён, но плотно общается с бывшей женой и детьми. Но я терплю, куда деваться.
– А куда делся Котя?
– У него закончилась командировка, и он вернулся домой. Наверное, там с кем-нибудь снова половинничает.
– Те шикарные туфли остались?
– Почти. Когда я узнала, что он тут всего на два года и оставаться не планировал, а я у него заранее определена на пару лет, вся моя терпеливость куда-то делась. Я вспомнила про эти его половинчатые подношения, взяла ножовку и…
– Ну нет, Лена, нет!
– Да. Я распилила стол, взялась за стиральную машину. На ней утомилась, бросила, но мне полегчало. А туфлю я ему отправила в коробке с курьером. И с запиской, что стол и всё остальное он может забирать.
– А он?
– Прислал мне половинку туфли. И записку с извинениями и обещанием в память обо мне хромать на одну ногу. Но он всегда же такой был – умник и циник.

Мы расплатились, я посмотрела фотографию Моти в телефоне. Упитанный Мотя мне понравился всем, кроме своего вечного поиска средней температуры по больнице. Но Ленка сказала, что с этим она справится. В конце концов, у неё есть жизненный опыт, крепкая ножовка и три четвёртых дорогой пары туфель. Три четвёртых – это уже почти целые.