– Михаил Владимирович, начать разговор о вашей биографии хочу с генеалогии.
– Мою биографию невозможно уложить в одно интервью.

– Давайте хотя бы попробуем. Говорят, в вашем роду были дворяне.
– Моя мама – Надежда Семёновна Муромова, в девичестве Барганова. Её папа – Семён Титович, а бабушка по маминой линии – Ольга Георгиевна, в девичестве Милёхина. Мама моя – настоящая москвичка, бабушка тоже, а прабабушка родом из Лебедяни. Что касается папиной линии, то мой дедушка – Сергей Иннокентьевич Муромов, его отец – Иннокентий Гаврилович, а мой прапрадед – Гаврила Иванович. Все русские. Есть немного евреев, но и они были русскими. Мой папа происходил из Питера, вот почему у меня много родственников в этом городе. Папа, будучи потомственным дворянином, избежал репрессий, но его пять раз не принимали в институт, хотя все экзамены сдавал на отлично. В итоге окончил Гидромелиоративный институт, стал инженером-гидравликом, работал старшим научным сотрудником. Папа знал четыре языка в совершенстве, при этом оставался убеждённым славянофилом! Его любовь к русскому языку даже мне до сих пор мешает жить. Когда слышу неправильное ударение, меня просто коробит. Например, не могу слышать слово «осужденный». В общем, мой русский язык – заслуга папы. Но его уже нет.

– Владимир Сергеевич ведь прошёл Великую Отечественную войну?
– Половину войны папа служил сапёром, половину – переводчиком в штабе фронта. Французский и немецкий он знал с детства, а английский выучил в трамвае. Как? Он ни минуты не тратил впустую, всегда что-нибудь делал. И, пока ехал в трамвае на учёбу или работу, учил язык. Так он потом выучил ещё и польский. И вот, зная четыре языка, умудрялся переводить с семи. Папа был своеобразный человек. Он уже стареньким бегал на лыжах по двадцать пять километров два раза в неделю. Плавать ходил регулярно. Вдобавок был альпинистом, ходил на семитысячники. И при этом вот такая ходячая энциклопедия.

– Ощущаете в себе голубую дворянскую кровь?
– Ощущаю хотя бы тем, что во мне есть чувство ответственности, пунктуальность и совестливость. Это я в себе ощущаю. Ещё в седьмом классе школы про меня сочиняли стихи «Миша Муромов – педант», поскольку у меня было много общественной нагрузки, но я всё успевал и умудрялся очень хорошо учиться. Тройки у нас считались позором.

– У вас была физико-математическая школа, а ещё виолончель и спорт.
– Мне некогда было болтаться во дворе, поэтому я даже до сих пор толком не умею играть в футбол. У меня не получилось обычного детства, сплошная учёба.

– А чему самому главному вас научил отец?
– Методологии труда. Папа научил работать со словарями и справочниками. Всегда лучше самому увидеть, чем от кого-нибудь услышать. Вдобавок, обращаясь к справочнику, параллельно ещё что-нибудь прочитаешь.

– И всё-таки детство у вас было счастливым?
– Мама с трёх лет оставила меня на бабушку. Потом я попал к папе, потом – к маме с папой, потом к папе ездил по воскресеньям, а всё остальное время жил с мамой, потом у меня был отчим, потом снова пришёл папа. И мы снова стали жить – мама, папа, я, дружная семья. Ходили в турпоходы на байдарке от Липецка до Воронежа, 240 километров. И отчим у меня был прекрасный, и папа с отчимом встречались и спокойно разговаривали. У папы была и другая семья, но мои родители – интеллигентные люди, они умели приходить к консенсусу. С папой я занимался спортом и изучал английский, а в школе преподавали французский. В детстве с бабушкой ездил на каникулы на Украину, под Полтаву, поэтому знаю и украинский. Я размовляю украиньску мову добре. Потом ездил в Италию на сьёмки, заговорил по-итальянски. Зная французский и английский, легко выучить итальянский.

– В детстве и юности вы много занимались спортом.
– Я мастер спорта по плаванию и перворазрядник по боксу. И ещё у меня первый разряд по лыжам. В детстве папа привязывал меня к себе шнуром, и отставать было нельзя. Отстаёшь – значит, сачкуешь. Уже в семь-восемь лет я с отцом проходил по десять-пятнадцать километров.

– После школы вы поступили в МХТИ имени Менделеева, затем учились в мясомолочном. А в аспирантуре вдобавок изобрели и запатентовали три промышленных прибора. Но, несмотря на это, параллельно выступали в ресторанах.
– Нет, в ресторанах не выступал, я в ресторане работал метрдотелем. Пресса часто сочиняет и публикует обо мне всякий гной – «бармен пришёл в музыку!». Я никогда не был барменом. Меня пригласили работать заместителем директора ресторана, но я подумал, что метрдотелем сподручнее.

– А как отец на это реагировал?
– Спокойно смотрел на это. А вот мама удивлялась. Ведь я стал работать в ресторане, даже не окончив аспирантуру, притом что диссертация была уже почти готова. Но я понимал, что ради её защиты придётся всем кланяться, лебезить, говорить лживые комплименты. Это не моё. И я ушёл. Выбрал свободу. В то время как раз развёлся с женой. Отказался от всего и пошёл метрдотелем в ресторан. И вообще, я много кем работал: проводником поезда, мойщиком в бане, потом стал просто массажистом, без всякой бани. Разную работу попробовал. Кстати, я хороший массажист.

– А что касается бокса, которым вы занимались в детстве, он вам помог? Дрались?
– Не злоупотреблял. Конечно, мог постоять за себя, за девушку, за хилого друга. Был у меня на одной работе такой друг. Эта работа раньше называлась «фарцовка», а теперь – «розничная торговля». Так вот, друг был хилый, всё время приходилось за него стоять. Но я ведь очень жалостливый. И люблю сначала уговаривать людей, чтобы избежать драки. И обычно мне это удаётся. Ну а если нет – будем драться.

– После института у вас была армия. Как считаете, служить надо?
– Конечно! Обязательно нужно служить! Потому что надо стать мужчиной. А для этого нужно испытать все тяготы жизни, научиться порядку и преодолению трудностей. Вовремя вставать, строиться, быстро одеваться, выполнять приказы. Сначала выполни приказ, а потом уже можно обсудить его с начальством. Этому учат в армии.

– А испытание трудностями – зачем?
– Для того чтобы понять, что утюг горячий, нужно обжечься.

– А вы много обжигались в своей жизни?
– Все обжигались.

– Научное сообщество, ресторан, баня, фарцовка, шоу-бизнес… Где вы комфортнее всего себя чувствовали?
– Слово «шоу-бизнес» я не люблю! Есть искусство лёгкой музыки. И потом, я не только певец, но и драматический артист. Играл в спектаклях театра Светланы Враговой, мы с ней совместно сочинили три спектакля. Ещё снимался в кино, у меня пять ролей, пусть даже небольших. Но была и одна главная кинороль – в фильме «Дура» режиссёра Алексея Александровича Коренева. Собственно, это кино снято обо мне. Я там сыграл испанца, пел свою песню, да и вообще, в фильме звучит моя музыка. Я написал музыку к семи кинофильмам и двадцати спектаклям. Это большая работа. Тем не менее я не народный и не заслуженный. Хотя есть у нас такие «народные», которые плюют, визжат, падают со сцены…

В 1988 году меня впервые безвозмездно пригласили на «Песню года». Организаторам просто некуда было деваться, поскольку мои песни звучали уже повсюду. И на следующий год – опять пригласили безвозмездно. Я четырежды лауреат «Песни года» просто так. Ведь вообще-то «Песня года» была не безвозмездная.

– Объясните. Это значит – вам ничего не заплатили за участие?
– Это значит, что я ничего не заплатил.

– Нужно было платить деньги, чтобы участвовать в «Песне года»?
– Все это знают! До определённого момента «Песня года» создавалась по письмам телезрителей. Приходили мешки с посланиями, их читали, исходя из этого составляли программу. Но потом мнение людей уже не учитывалось. И за участие в конкурсе приходилось платить. Да, были люди, которые собирали деньги с музыкантов.

– А ваша огромная популярность связана с лирическими песнями?
– Да, «Яблоки на снегу», «Ариадна», «Странная женщина», «Сладкий яд»… Была такая передача на телевидении – «Мужской клуб», в ней композитор Аркадий Укупник сказал: «Яблоки на снегу» – это русское «Бессаме мучо». Если бы Муромов такое на Западе написал, ему вообще ничего не надо было бы больше писать!»

– Вы так грустно рассказываете о своём творчестве, а ведь многим ваша творческая судьба покажется удачной.
– Это да, но только у неё странный финал. Мне уже семьдесят три года. Я долго ждал, что получу звание заслуженного артиста. Как оказалось, для этого надо собирать документы и подписи, причём в определённом порядке, в определённом формате. Вплоть до того, что у вас в одну строчку написано имя-отчество, а надо в три! И чтобы всё было подшито! Но почему вообще человек должен выпрашивать себе звание хотя бы к семидесятилетию? «Поющим трусам» – звание! Потусовался – звание. Две песни спел – звание. А Юрия Антонова принимают в Союз композиторов только после семидесяти лет. Ну что это такое? Виктор Салтыков, Катя Семёнова – её песни полстраны поёт, – они тоже не заслуженные.

– И чем это объясняется?
– Звания дают не зрители, а чиновники. Они оценивают наше творчество и определяют, кто достоин. Это страшно.

– Когда-то вы написали большой афганский цикл, ваши песни пели ребята, которые находились там. А что думаете о происходящем в Донбассе?
– Я сейчас по госпиталям езжу, вот позавчера как раз там выступал. Просто некоторые берут с собой телевизионщиков, чтобы показать себя: смотрите, я в госпитале. Я этого не делаю, просто еду и выступаю. Много выступаю. И что, я буду об этом кричать? Это же благое дело. Меня даже иногда спрашивают: сколько ты там заработал? А я езжу бесплатно. Оплачивают дорогу, и ладно. Вот у меня товарищ в Загорске работает в военной части. Неужели я к нему за деньги поеду?

Пенсия у меня 12 тысяч 500 рублей. Как на эти деньги прожить артисту, которому вдобавок нужны шмотки, чтобы хорошо выглядеть? Квартплата в пятёрку обходится. Хорошо, что я живу скромно. С меня даже сняли городскую дотацию пенсионерам, потому что якобы я получаю авторские отчисления за свои песни. А они уже четыре месяца не поступают! Но все субсидии сняли. Я с 1968 года работаю, сорок лет в искусстве. Я собирал стадионы по двадцать, тридцать, пятьдесят тысяч зрителей. А получал за это 28 рублей. С целого стадиона! Остальное шло в бюджет. Но о политике – ни слова! Так и напишите: «Муромов – в полном порядке». И назовите статью!

– Я знаю, что вы большой любитель животных.
– В детстве у меня была голубятня, но мама её запретила. Рыбки были, кошечки и собачки. Живность у меня всегда водилась. Но последняя собака умерла, и я больше не буду заводить животных. Данута очень тяжело уходила. Я её похоронил, и у неё на могилке расцвела лесная гвоздика, которую я нигде больше не видел. Каждую неделю эта лесная гвоздика давала новый цветок нового цвета – удивительное явление!

– А что за собака у вас была?
– Порода – ивисская борзая, её ещё называют «фараонова собака». Это такой небольшой шакал. Она была приблудная, Данута моя. Подобрал я её щенком. Оказалась шустрая, очень умная, и дрессировки никакой не понадобилось. Её можно было дрессировать без жестов – словами. Сидеть, бежать, лежать, умереть за хозяина – для неё это само собой. Удивительная собака. Я уехал как-то раз на гастроли на два дня, оставил её одну на балконе, так она прогрызла балконную дверь. А один раз у меня в квартире было пять собак одновременно! Данутин выводок и плюс огромный водолаз! Водолаза, конечно, пришлось отдать. У меня небольшая квартира, негде столько собак держать. За водолазом приехала замечательная семья военных – старший лейтенант, тонкий как струночка, с женой и ребёнком. Они забрали у меня собаку. А щенков моей Дануты я раздал в хорошие руки. Я её звал Нюська или Нюрка. Двенадцать лет была со мной. Мой настоящий друг! И ела из рук – солёный огурец, маринованные помидоры, что угодно. Свой суп ей наливал, она ела. А ещё до этого я подобрал котёнка, из него выросла кошка. Один раз неудачно упала с пятого этажа, я её вылечил, она родила мне котят, я их раздал в хорошие руки. А саму кошку отдал певице Ольге Зарубиной, когда она ещё жила с Александром Малининым. Недавно вот у меня были черепашки, но я их отдал соседу. С ними проблем много – всё время разбегаются и прячутся, ищешь их и не находишь.

– Хотелось бы коснуться темы ваших целительских способностей. Читала, что у вас даже некоторые звёзды лечатся. И якобы многому вас научила целительница Джуна.
– Ещё неизвестно, может, это я Джуну кое-чему научил. Я ведь после института работал в лаборатории физических методов обработки пищевых продуктов. А кто такие люди? То же самое – мясо и кости. Любой животный белковый пищевой субстрат при обработке магнитными полями (не прямого тока, а лучше переменного) нагревается изнутри. Я так у себя вылечил сильный бурсит. От занятий спортом часто появляются суставные заболевания, вот я их у себя и вылечил. Будучи массажистом, изучил акупунктуру, для меня это оказалось несложно. В общем, с Джуной мы много разговаривали. Хотя она киномеханик по специальности, но разносторонний человек, художник и поэт. Мы с ней дружили до самого последнего её дня. Я видел Джуну в больнице и понял, что она кому-то мешала. Кому-то захотелось стянуть чужое. Обидно и грустно, я не мог на это смотреть.

– Мне кажется, что вы, как и Джуна, обладаете каким-то тайным знанием.
– Вот вы угадали! В своё время мне предлагали стать учителем в элитарной школе, давать детям уроки. Тот проект не состоялся, но главное, что я сказал бы детям, – любите жизнь. Надо ею дышать, даже если зашёл в тупик. Надо говорить Всевышнему спасибо за то, что Он нам даёт каждый новый день. И надо любить людей. Пусть даже твой знакомый в чём-нибудь ошибся, всё равно надо видеть в нём хорошее. Это лучше, чем видеть плохое. А теперь Оле-Лукойе раскроет свой зонтик, брызнет тебе в глаза сладким молочком, и ты, дружок, будешь видеть цветные сны…