– Ну и как же так получилось, Владимир Александрович?
– Этот клуб-ресторан принадлежит зятю Шалве и моей дочке Рите. Почему грузинская кухня? А потому что он грузин, дочка тоже грузинка. Вы знаете, у нас тема семьи, родственных отношений – вообще самая главная, мы без этого просто не можем. Я прожил уже полвека, считайте, нахожусь на вершине жизни, и мне отсюда видно, что самая важная ценность – это семья.

– Знаю, у вас не только русские корни.
– Я воспитан в старой доброй советской традиции, когда все – узбеки, таджики, литовцы, латыши – были одной семьёй. В моей семье есть кровь русская, чеченская, украинская, белорусская, грузинская, польская. Мама Риточки – грузинка. Мой отец – чеченец, правоверный мусульманин, мама – русская, православная христианка. Во мне две крови, две традиции, две силы. Иногда меня с возмущением спрашивают: «Ты что? Тебя бабушка в три месяца крестила, как ты можешь поддерживать ислам?» А я отвечаю: у меня судьба такая, я поделён ровно на две половины. И с гордостью несу в себе это.

– Где вы сами родились, выросли?
– Я раньше стеснялся, что родом из глухой орловской деревни. Правда, место довольно известное. В тургеневском «Бежином луге» оно упоминается. Это село Топки. Родился там, вырос, в армии отслужил… Моя жизнь началась с испытаний, в деревне я рос байстрюком. Мама работала геологом и по некоторым причинам не могла заниматься моим воспитанием, оставила меня жить с бабушкой. До тридцати лет я всё время преодолевал трудности. Поэтому, когда при мне кто-то плохо отзывается о родителях, говорю: «Вы не понимаете, какое это счастье – иметь родителей. Никто вам не скажет: о, безотцовщина!» А про меня всегда так говорили: «Мать его бросила, отца у него нет». Хотя у меня были тётя и бабушка, которые давали очень много тепла. Но отца, а значит, мужского воспитания, у меня не было.
Не могу понять, как так получилось, что судьба подарила мне настолько богатую профессиональную и личную биографию. Я видел великих мира сего – вот так же сидел и разговаривал. Видел подлецов и врагов, которые ласково на меня смотрели, но я уже знал, что они за спиной держат нож. И я давно понял одну важную вещь: всё в этой жизни относительно; нам может казаться, что случилось нечто страшное, а на самом деле это только наше личное отношение к событию. И все люди, сидящие рядом, думают сейчас совсем о другом, у каждого в эту минуту своё настроение, свои мысли, самочувствие. Как всё относительно! Хотя порой кажется, что если у меня, извините, зуб болит или сердце прихватило – значит, и у всех то же самое.
Есть у меня ещё одно правило: ищи в жизни радость, а беда придёт сама. То, что мы сидим здесь, в тепле, пьём вкусный чай, – это уже счастье.

– Так вы не знали своего отца?
– Долгие годы у меня была совсем другая жизнь. Я смотрел только прямо, не поворачивая голову ни вправо, ни влево. И вдруг в один момент стал всё видеть в ином свете. Жизнь словно распахнулась передо мной! Ко мне пришла большая радость, которую я так долго ждал: в тридцать пять лет я нашёл своего отца. Тогда происходили страшные события: 1994 год, война в Чечне, отец чеченец, живёт там. Все мои братья, родственники, а их целый клан, – оказались «по ту сторону». У вайнахского народа, то есть у чеченцев и ингушей, существует понятие «тейп», то есть род – одна большая семья.
Теперь я понимаю, кто оказался моим самым главным учителем и в профессии, и в жизни. Это великий Махмуд Эсамбаев. Он праздновал в Чечне свой юбилей и во время торжества взял меня за руку, подвёл к моему отцу и сказал: «Запомни! Бог даёт испытания только тем, кого любит. Если достойно проходишь свой путь, Он даёт тебе за это награду». Мне Бог дал вначале испытания, я пришёл в мир, как мне казалось, абсолютно одиноким человеком. Помню это ощущение тревоги и неуверенности в себе, наверное, лет до тридцати пяти. Эта постоянная неуверенность и даёт стимул, чтобы двигаться дальше!
Ещё мне Эсамбаев говорил, что чеченцы бывают или очень хорошими, или очень плохими. Так уж чеченец устроен. Я знаю лучших чеченцев. Думаю, что мои предки были очень достойными людьми, я это в своих генах очень ясно ощущаю. Чеченцев никогда не сломишь, мир упадёт, но они устоят. Чеченца не заставишь сделать что-либо против его воли, он этого не поймёт. Но если ты его просто попросишь – отдаст тебе последнее. Вырази ему уважение, позволь ему сохранить собственное достоинство, и ты будешь иметь от него всё, станешь его лучшим другом, братом. Это атланты с детской душой. Повторяю, хочешь победить вайнаха – дружи с ним, тебе не надо тратить силы на то, чтобы его побороть. В твоём присутствии он никогда не позволит себе сидеть. Он всегда будет стоять – из уважения.
Многие вещи мне объяснил великий Эсамбаев – он научил меня тому, чему отец должен был научить сына ещё в детстве. Я был этого лишён, воспитывался в другой культуре – простой, русской, глухой, деревенской, где люди могли поругаться, иногда? даже не понимая того, оскорбить друг друга. Я всю жизнь от этого страдал и не понимал, почему так сложилось. Ведь чеченцы никогда не ругаются. Они всегда сохраняют достоинство, а если что – просто разрывают отношения.
(Этот абзац мы решили сохранить и оставить на совести телеведущего. Излишне напоминать о существующей до сих пор на Кавказе традиции кровной мести, средневековых свадебных обрядах, устойчивой криминогенности, на фоне чего русская глубинка, «где люди могли поругаться», выглядит, конечно, бледновато. – Ред.)

– Вы себя так же ведёте в подобных ситуациях? Бывали в вашей жизни предательства? В ответ мстили?
– Да, меня предавали. Например, поверив людям, отдавал все свои деньги, до копейки, а они об этом забывали и больше никогда не вспоминали. Когда мы с семьёй приехали из Свердловска в Москву, у нас были деньги на покупку квартиры, и я отдал их все, чтобы помочь людям. Жуткое состояние, когда ты понимаешь, что оставил семью на улице. А это был, ни больше ни меньше, 1992 год, страна вообще рассыпалась. В итоге нам пришлось снимать тесную квартирку. Но именно тогда что-то во мне включилось: я понял, как бы ни было сейчас плохо, всё равно должно произойти что-то хорошее.

– «Самый тёмный час бывает перед рассветом».
– Да. Я тогда подумал: всё преодолею! Меня не покидало ожидание радости. Почему люди ломаются? Потому что из-за трудностей не находят в себе сил радоваться. Но вас не должно покидать чувство, что всё изменится, что чёрная полоса не навсегда. Помните: если вам плохо, это не до конца жизни. Но если вам сегодня очень хорошо, пожалуйста, задумайтесь, что и радость тоже не бесконечна. Мудрость – самый великий помощник во всех делах. У меня есть девиз. Это слова поэта Андрей Дементьева:

Прощаю всех, кого простить нельзя,
Кто клеветой мостил мои дороги.
Господь учил: «Не будьте к близким строги.
Вас всё равно всех помирит земля»



– У вас бывает плохое настроение? Если да, то как же выходите к публике, ведь ваше эмоциональное состояние мгновенно передаётся зрителям?
– Если у человека всегда хорошее настроение, ему надо задуматься – жив ли он вообще. Может, уже помер и пребывает не на этом свете, а там, где всем очень хорошо. (Улыбается.) Конечно, и у меня бывает плохое настроение. Моя профессия уникальна тем, что меня никто не может подстраховать, прикрыть. Когда говорю со своими коллегами – певцами, драматическими и киноактерами, – всегда им повторяю: «Какие же вы, ребята, все счастливые! У каждого из вас есть своя маска для публики, заранее продуманный сценарий, где роль выписана до запятых. Вы надеваете костюм и играете. Вы в жизнь выезжаете практически в бронепоезде». Что касается моей профессии, то, по системе Станиславского, это всегда только «я в предлагаемых обстоятельствах». И никого больше. Ни в одной профессии такого нет – у меня каждый раз премьера, и я каждый раз в главной роли. И нет генеральных репетиций!
Но о чём я могу говорить с гордостью, что ценю больше известности и популярности, – это то, что вообще в нашей профессии дороже всего: любовь зрителя. Раньше я этого не понимал, а сейчас точно знаю градус чувства, которое меня соединяет со всеми, к кому я выхожу на сцену или на экран. Ещё стоя за кулисами, ощущаю этот градус хорошего отношения ко мне – в аплодисментах, в молчании, в замирании публики и так далее. Всем своим коллегам говорю: известность и популярность преходящи. Но есть то, что останется навсегда, что ты сам вызываешь, – это любовь.
Каждый раз я иду к своей публике, как влюблённый идёт на свидание. Когда выхожу на сцену, знаю, что как минимум одна треть людей ко мне очень хорошо относится, уважает меня, и моё появление вызывает у них приятные чувства. Потому что последние тридцать лет я только над этим и работаю, меняю себя так, чтобы меня полюбили. В этом нет ничего постыдного, это закон нашего дела: если тебя не любят, если ты неприятен, тебе просто нечего делать в этой профессии.

– Опишите, пожалуйста, своего нынешнего зрителя, которого любите вы и который обожает вас.
– Это женщина от сорока лет. Я часто встречаю таких на улице, в торговых центрах. Я их называю «девчата», «девчонки». Это моё поколение или лет на десять моложе. Они уже очень многое понимают в жизни, многое испытали. Вместе со мной пережили крах системы ценностей, но ещё умеют радоваться жизни. Я знаю их лица и глаза, это не силиконовые красавицы, которым до меня и мне подобных вообще нет дела. Но то, чем живёт гламур, – это не жизнь, а нечто придуманное, нарисованное, мне это неинтересно. Я часто бываю у них в гостях и прошу Бога: не дай мне этого. Потому что да, ты многое можешь, пардон, поиметь – пусть не обижаются на меня жители Рублёвки, – но всё остальное потеряешь. И что дальше?
Зато к тем самым женщинам, чуть за сорок, я каждый раз иду, как влюблённый. Я знаю, что они меня ждут, будут рады увидеть. Я люблю своего зрителя и никогда не отказываю в просьбе сфотографироваться или дать автограф – этому меня тоже научил великий Эсамбаев. Потому что для тебя это пустяк, а для людей – событие в жизни. Иногда я эти фотографии получаю по интернету и не помню, где и когда они были сделаны, а у моих зрителей они стоят дома. Почему? Мне отвечают так: «Когда мы видим вас по телевидению, то говорим – этот человек был рядом со мной, он тёплый, простой, обыкновенный. Он такой, каким должен быть человек». И это поддерживает мою внутреннюю форму.



– Если бы сегодня была возможность пройти заново жизненный путь, вы бы согласились его повторить?
– Я никогда не играл второстепенные роли. Включается камера – и ты крупным планом. Остальное – в тебе, это твой мир, твоё душевное состояние. И всё. Ни декораций, ни песен, ни спектаклей, ни костюмов, ничего. Один ты. Чем ты интересен, привлекателен, в чём твой магнетизм? Чем можешь завоевать? Обаянием. Начать сейчас всё сначала – я бы испугался того, как много сил нужно на это потратить. У меня бы сегодня сил не хватило.

– Ни о чём из прошлого не жалеете?
– Нет. Когда меня спрашивают, какие я сохранил воспоминания о прошлой жизни, о семье, Советском Союзе, то отвечаю, что о Родине и семье плохо никогда не говорю. И молодым всегда повторяю: как бы там мать тебя ни достала, как бы ты ей ни нагрубил, найди в себе силы, подойди и скажи: «Мамуль, прости меня, родная. Мам, я тебя так люблю!» Просто так. Знаешь, за что ты ей должен быть благодарен? За то, что, узнав, что беременна тобой, она приняла решение подарить тебе жизнь и просто родила тебя. Ведь у неё было и другое право. И ты мог не появиться на свет. Маме и папе, кем бы они ни были, большое спасибо за то, что выполнили свою миссию, дали мне жизнь. Знаете, чего я боюсь?

– Расскажите, пожалуйста.
– Того, что многие этого не понимают. Их жизнь не научила, как научила меня, понимать основополагающие вещи. Уважение, любовь к родителям – это самое главное! Я боюсь подумать о том, как к тем, кто сегодня не почитает родителей, будут относиться их собственные дети. Вполне возможно, когда их детям исполнится лет тринадцать-четырнадцать, они просто лишат жизни своих родителей. И всё потому, что они не знают, как нужно к ним относиться. Те, кто не научился, не научат и последующие поколения, у них нет для этого ни слов, ни примеров – ничего. А их внуки? Да просто страшно подумать… Я уж не говорю о том, как духовно себя обедняют эти люди, считая, что семья – пытка. Если семья не нужна, то что же получается: детей надо сдавать в детдом сразу после рождения? Когда я об этом думаю, так тоскливо становится. И тогда я снова возвращаюсь к своим, может быть, старомодным принципам: благодарю Господа за то, что Он мне дал силы и я ещё могу что-то изменить. Я уже сейчас начинаю понимать, что не буду браться за то, что мне не под силу, лучше сосредоточусь на главном. На том, что мне дано мамой, папой, судьбой и Создателем.