Расхитительница алтаря |
22.11.2024 13:15 |
И вдруг появляетесь вы и всё портите ![]() Инякин же облюбовал живописные окрестности Малиновки лет восемь назад, когда они весёлой разношёрстной компанией проплывали на теплоходе по Оке. С воды он и увидел сбегающие с пологого холма к реке аккуратные разноцветные домики с резными наличниками. Стояла осень. Пронзительно синий воздух просвечивал сквозь остатки золотистой берёзовой листвы. Порыжелая трава акварельно светилась под солнцем. Вид Малиновки настолько потряс художника, что он пообещал себе непременно в ней побывать. И слово сдержал. С той поры Малиновка стала для него неиссякаемым источником вдохновения. Весь год Инякин трудился в мастерской как каторжный, зная, что впереди его ждут счастливые деньки. По мере приближения осени душа начинала ликовать. Наконец долгожданный день наставал. Инякин проворно загружал инвентарь в салон старенькой «Нивы», которую специально приобрёл для таких поездок, и уезжал в Малиновку. Инякину тридцать пять. Он носил неприличных размеров растрёпанную бороду, прикрывавшую тощую грудь. Его пронзительные, светлые как у младенца глаза были глубоко запрятаны в глазницы под лохматыми бровями, придававшими лицу вид мрачный и неприступный. И если бы не начавшие седеть волосы, художник напоминал бы разбойника с большой дороги. А так походил лишь на обычного бездомного. Человек Инякин неприхотливый. За написанием картин не оставалось времени на то, чтобы следить за собой. Он мог весь день ходить в рваном забрызганном красками рабочем халате. Считал себя гением, не успевшим пока раскрыться. И поэтому целенаправленно отметал всё незначительное и второстепенное, что могло задержать его на пути к цели. Зная, что все беды от женщин, Инякин относился к ним насторожённо, даже, можно сказать, презирал их. На коллег-художниц смотрел свысока, находя их работы пустыми, лишёнными содержания. Правда, встречались и те, перед кем он уважительно склонял лохматую голову. Веру Мухину, например, считал великой женщиной. Но та была скульптором, а главное, уже умерла. Ясный солнечный день, под ногами шуршала листва. Инякин задумчиво брёл по берёзовой роще, подыскивая нужную панораму. Вышел на крошечную полянку и увидел девушку. Она стояла перед этюдником и быстрыми мазками наносила краску на холст. Увлечённая работой, не заметила мужчину, который стремительно отступил назад и спрятался за ствол берёзы. Девушка была в модных вытертых рваных джинсах, короткой жёлтой куртке и стоптанных кроссовках. На голове – шляпа с загнутыми, как у ковбоев, полями. Под подбородком болталась тесёмка, завязанная бантиком. Ежеминутно убирая с лица рыжую прядку кончиком кисти, закусив нижнюю губу, художница то отступала на шаг, то вплотную приближалась к этюднику. Как профессионал Инякин вынужденно признал, что девушка довольно смело выбрала необычный, но интересный ракурс. Но не это задело его, а то, что незнакомая пигалица нагло вторглась на его заветную территорию, которую он долгие годы считал едва ли не своей собственностью. Почему-то вопреки всякой логике показалось, что девчонка может нарушить хрупкую гармонию, установившуюся у него с этим местом! Пастух, грибник, кто угодно, но ещё один художник здесь – это слишком! С досады Инякин пнул трухлявый пень и зашагал к дому, где снимал комнату у знакомой старухи. Там он растопил голландку и, чувствуя, как помещение заполняет сладковатый берёзовый дух, лёг на старенький продавленный диван. Закинув руки за голову, принялся всерьёз размышлять, как прогнать девчонку из Малиновки. Потом, очнувшись от этого нелепого занятия, сунул голову под подушку и постарался заснуть. Но и во сне пигалица не давала ему покоя: с леденящим кровь хохотом она преследовала его, летала следом, уже как бы самого Инякина выпроваживая отсюда. Проснувшись, Инякин сел на диване, опустил босые ноги на самотканый половичок. Сердце колотилось так, что, казалось, от его толчков подпрыгивает свалявшаяся борода. «Приснится же такая чертовщина!» В распахнутое окно тёк мутный рассвет. В берёзовой роще подавали голоса птицы. Инякин расторопно оделся, перекинул через плечо габаритный этюдник и, даже не попив чаю, стараясь не разбудить хозяйку, вышел из дома. Зябко ёжась от утренней прохлады, торопливо направился по тропинке в лес, решив держаться подальше от места, где вчера видел девушку. Художник успел отойти от деревни с километр, когда впереди сквозь оголённые кроны деревьев перед ним вдруг вспыхнул рябиновый куст, увешанный тяжёлыми, мокрыми от росы гроздьями. Инякин замер, очарованный. Надо было срочно запечатлеть это. Если ему удастся в точности передать цветовую гамму… Он быстро установил этюдник, а тот всё никак не хотел стоять устойчиво. Солнце медленно поднималось, свет приобретал совсем другие оттенки, и Инякин торопился схватить уходящий цвет. Работал как одержимый, стремительно взмахивая кистью, как дирижёр палочкой. – Ой, здравствуйте! – вдруг услышал он за спиной радостный девичий возглас. – Какая красота! Инякин вздрогнул и резко обернулся. Перед ним стояла вчерашняя нарушительница спокойствия. Она была всё в той же одежде, только ковбойская шляпа болталась за спиной и рыжие кудри рассыпались по плечам. В руках держала ворох сухих трав, сломанные ветки берёзы и клёна с пурпурными и жёлтыми листьями. – Этого ещё не хватало! – невольно вырвалось у него. Она быстро подошла к этюднику. Глядя на картину, восхищённо воскликнула: – Как же вам это удалось? Так точно передать? «Ну всё, – подумал Инякин, – сама напросилась». – Я вас, по-моему, сюда не звал, – ответил он грубо. – Идите, куда шли. С удивлением взглянув в его хмурое лицо, девушка обиженно дёрнула плечиком. – Художник, а так ведёте себя, – сказала она осуждающе и презрительно оттопырила нижнюю губу. – Тоже мне, Пикассо! Её тон, в свою очередь, задел Инякина, и он разразился жарким сумбурным монологом: – Как вы вообще догадались здесь появиться? Я в Малиновку езжу восемь лет, сроднился с этими местами. И вдруг являетесь вы и всё портите. Вам что, пространства не хватает? Страна огромная! А я здесь, можно сказать, прописался. Неожиданно ему самому понравилась столь своевременно пришедшая мысль, и он усовершенствовал её: – Да, куплю домик и стану жить. А вы, деточка, каким здесь боком? Ни-ка-ким! Поэтому прошу, не появляйтесь здесь больше! – и Инякин издевательски галантно указал рукой словно на выход. – Сумасшедший, – девушка покрутила пальцем у виска. – И грубиян. А такие картины обалденные пишете, – с сожалением сказала она, повернулась и ушла. Инякин провожал её сердитым взглядом до тех пор, пока легковесная фигурка не растворилась в жёлтой листве. Они сталкивались ещё несколько раз, и всегда между ними возникала перепалка. Зачинщиком каждый раз становился Инякин. Они ругались и расходились в разные стороны, недовольные друг другом. А перед тем, как уехать, Маруся неожиданно явилась к Инякину в дом. Как и все женщины, она хотела, чтобы последнее слово осталось за ней. – Мы живём в свободной стране, и никто не может мне запретить приезжать сюда! И вы мне не указ. В следующем году нарочно приеду в Малиновку. Вам назло! – пригрозила она и даже топнула ногой. Целый год Инякин ждал новой поездки в Малиновку. Когда этот день наконец настал, привычно загрузил в машину инвентарь. В последний раз окинул взглядом мастерскую. Прислонённые к стенам готовые картины, подрамники, мольберты, красная кушетка в дальнем углу. Рваные однотонные обои, исписанные автографами и телефонами приятелей и просто знакомых, иногда забегавших к нему выпить. На подоконниках – банки и тюбики с красками, засохшие стебли полыни, ветки рябины и берёзы в глиняных посудинах с отколотыми краями. Уже от двери Инякин увидел в зеркале своё отражение. «Сумасшедший», – вспомнились вдруг слова Маруси. Но теперь они почему-то показались ему не оскорбительными, а имеющими основание. Да и сама девушка в его сознании из невыносимой расхитительницы его алтаря превратилась в лесную нимфу, хозяйку золотой осени. Он вспомнил её васильковые глаза, и на душе вдруг стало легко, он невольно улыбнулся. – Пигалица, – ласково произнёс Инякин, чувствуя, как его наполняет радость от скорой встречи. И тогда он попросит у Маруси прощения за свой несносный грубый характер, от которого сам страдает. Инякин решительно взял ножницы с тумбочки под зеркалом и уверенным движением отрезал здоровенный клок бороды. Через полчаса из зеркала на него смотрел совсем другой человек – молодой и почти ухоженный. Художник осторожно провёл ладонью по чисто выбритым щекам и уже открыто рассмеялся: от того, что кожа под бородой оказалась совсем светлой и что он, оказывается, влюблён. Михаил ГРИШИН, г. Тамбов Фото: Shutterstock/FOTODOM Опубликовано в №45, ноябрь 2024 года |