СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Нежный возраст Поддалась уговорам чужой тёти
Поддалась уговорам чужой тёти
21.02.2013 00:00
«Это была овчарка, которая работает в милиции»

Поддалась уговорам чужой тётиДобрый день, «Моя Семья»! Познакомилась с газетой, ещё живя в славном городе Киеве, а сейчас уже 10 лет, как переехала в Большеболдинский район – помните пушкинское Болдино? И здесь продолжаю читать «Мою Семью». Затем передаю газету соседке, она со своими домашними устраивает читку и обсуждение заметок, а потом уже я вырезаю для себя рецепты. А другая соседка собирает статьи Галины Белозуб.


Мне так разбередил душу последний конкурс, что решила протопать по ступеням воспоминаний. С момента появления на свет я карабкалась по этим широким, гладким ступеням вверх, а сейчас – осторожно, по выщербленным, узким, кое-где прогнившим ступенькам попытаюсь спуститься вниз.

Родилась я 5 ноября 1951 года в одном из красивейших городов мира – Тбилиси. Не знаю, сколько месяцев мне было: я в кровати, на верёвочку перед моими глазами папа вешает новую игрушку. Руки у меня свободны, и я пытаюсь дотянуться, потрогать новинку. Не удалось! И тогда я делаю более решительную попытку и замечаю страх в глазах отца и невесть откуда взявшуюся бабушку, приложившую свою руку к папиному рту. Второй рукой она протянула отцу чёрный платок и показала, чтобы он накрыл им меня.

Я перевела взгляд на свои руки, на почему-то раскоряченные пальцы и не смогла понять, чем напугала отца. Вдруг на меня чёрной волной опустился платок, и я судорожно всхлипнула. Вот эту судорогу и всхлип я ощущаю до сих пор. Позднее спрашивала бабушку, она сказала, что это случилось до года, так называемая младенческая судорога.

Вторая ступенька, и тоже до года. Мы уже не у бабушки, а в своей комнате. Кровать большая, но с решёткой, впритык – стол, на нём бутыль с вишнями в сахаре (наливка), рядом россыпью мамины карандаши. Вкус спелых вишен я уже хорошо знала и любила. Я рано встала на ноги, мама говорила, что в восемь месяцев. И с этого же времени меня иногда приходилось оставлять одну. И вот я стою у решётки и тащу к себе бутыль. Горло узкое, и рука не влезает, тогда я подтягиваю карандаш и пытаюсь достать им вишенку. Но карандаш провалился, а бутыль накренилась. Я крепко одной рукой ухватила горлышко, другой продолжила эксперимент. С другими карандашами.

Вишен я так и не выловила, но сока добыла столько, что хватило и нахлебаться, и измазаться. Обычно кто из домашних первым освобождался от дел, тот и подходил ко времени кормления, а я к тому моменту уже гудела. На этот раз первой подошла тётя Лена, грузинка, крёстная моей старшей сестрёнки. Она испугалась тишины и сначала заглянула в замочную скважину. И испугалась ещё больше – вместо девочки Нади в кровати стоял то ли негритёнок, то ли чертёнок. Как меня отмывали, я уже не помню.

Третья ступенька, вернее, две ступеньки подряд, и обе печальные. Мне два года. С этого момента я не только помню, но и переживаю, и горюю. Коридор в нашем бараке и большой рукомойник на опорном столбе. Я не любила умываться, но обожала следить за текущей водой и, улучив момент, бежала к рукомойнику и дёргала его за «язык», наслаждаясь брызгами воды.

Я знала о спорах между семьями, чья очередь носить воду для умывания, знала, что делаю плохо, но пряталась и выливала воду в огромный таз для помоев. И, как всякий мелкий пакостник, была однажды поймана.
– Хочешь умыться? – спросил незаметно подошедший родной и единственный 18-летний дядя Вова.

Он, зная, что я терпеть не могу своё мокрое лицо, набрал полную пригоршню воды и стал меня умывать. От неожиданности и обиды я громко закричала. Дальше помню только кутерьму, словесные споры о том, кто плох, кто хорош, и, наконец, в полной тишине вижу Володю, съёжившегося в уголке коридора, и его слёзы, бегущие по щекам, как моя вода из умывальника.

Впервые меня захлестнула волна бесконечной жалости и любви. Я спросила, в чём дело, а он ответил, что никто его не любит. Я стала вытирать ему слёзы и говорить, как я его люблю. В том же году его посадили в тюрьму, дали 10 лет. И больше мы его не видели. Мне было уже 12, когда пришло сообщение о его смерти. Я горько расплакалась, а сестрёнка удивилась:
– Ты ведь совсем маленькая была, ты же его совсем не помнишь!

Вот… Помню.

Дальше в памяти эпизоды от года до полутора лет. Помню, как на свадьбе моей красивейшей тёти Лили и молодого лейтенанта Юрия Оспенникова какой-то пьяный дядька сунул мне в руки хлеб, густо намазанный горчицей, и сказал, что это жидкий шоколад, а я поверила. Помню, как задыхалась и какой поднялся переполох.

Ещё эпизод вспомнила, когда мы жили в Тбилиси, но не в бараке, а в военном городке. Уже без бабушки, но ещё без младшего братишки (он родился незадолго до моего десятилетия). У нас уже был телевизор «Старт», и мы смотрели фильм о войне. Показывали вагон-теплушку, а у меня в глазах ожила картинка, как мама, какая-то тётя, моя сестра и я ехали в такой же теплушке. Мама заставляла меня есть гоголь-моголь, который я терпеть не могла, а той женщине удалось уговорить меня проглотить эту противную жижу. Помню мамину обиду и удивление, что я, не признававшая никого, кроме членов семьи, поддалась уговорам чужой тёти.

Глядя на экран, я воскликнула, что помню эту теплушку. Сестрёнка спорила со мной, что я не могу помнить этого, потому что родилась после войны. Оказалось, что, когда мне было два с половиной года, мы действительно ехали в теплушке, в которой везли вещи для детского сада, – мама устроилась на лето в детский сад, и мы первыми ехали на дачу.

А когда мне было около двух лет, папа впервые повёз меня на свою родину в Пензенскую область, в деревню Нижнее Аблязово, к бабушке и дедушке Барановым. Вижу как сейчас дорогу с мягкой, пушистой и тёплой пылью, глубокую (папа потом говорил, что воды в ней по колено) речку Тютнярь и лес, и грибы, и ягоды. Помню наши походы в лес и дорожку вдоль него, выходящую на большую проезжую дорогу, и объяснения отца, что скоро ему придётся по этой дороге возвращаться к маме с Инночкой, а я его провожу и буду слушаться бабушку Маришу и деда Герасима. Я обещала.

Слёз при расставании не было, а была только мысль, как я тихонько пойду по дороге, по которой уехал отец на попутке, догоню его и обрадую. Баба с дедом, успокоенные моей покорностью судьбе, потеряли бдительность и на некоторое время потеряли меня из виду.

Я благополучно одолела путь до леса, но там почему-то оказались две сворачивающие дороги. Одна из них показалась мне короче, и я свернула в самый лес. Не помню, сколько шла, но помню, что страшно устала, сильно проголодалась, а деревья окружали меня и не давали выйти к дороге. Об отце я уже не думала, а искала знакомые ягоды: папа уже объяснил, какие съедобные, какие – нет. Их было мало или я ещё не умела искать – в общем, не наелась и побрела дальше.

Тут, услышав какое-то ворчанье и возню, я раздвинула кустики и увидела щенят, толстых, весёлых. До того весёлых, что я на время забыла про усталость и голод. Я ребёнок, и щенята дети. Как и все дети, мы с одной «примерки» взглядами поняли друг друга, и вот уже меня приняли в игру. Играли вместе и спали вместе.

Проснулась я от прикосновения к щеке чего-то холодного и влажного. Открыв глаза, увидела большую собаку. Некоторое время мы разглядывали друг дружку, затем обе отвлеклись, услышав возню. Проснулись щенята, облепили собаку, а рядом с ней оказался большой кусок мяса, и они начали его со всех сторон дружно рвать и рычать. И тут я почувствовала такой нестерпимый голод, что поползла к щенкам и попыталась оторвать кусок мяса, но очень удивилась, что щенята дружно на меня набросились. Посмотрела на собаку, она не сводила с меня глаз, но я не видела в ней зла. И тем не менее, когда попыталась вновь подойти к щенкам, она зарычала. Тогда я горько заплакала от голода, от обиды, а она подошла ко мне, снова всю обнюхала и начала лизать лицо. Я чувствовала от этой собаки тепло и успокоение, заставившее забыть о голоде.

Затем провал в памяти.

И вдруг вокруг меня много людей, почему-то сильно возбуждённых и возмущённых. И помню, как один мужчина спросил:
– Ты хоть знаешь, кто с тобой был?
– Да, – ответила я. – Это овчарка, она работает в милиции.

Помню, что кто-то говорил о какой-то облаве, но не помню, куда делась та собака со щенками. Знаю, что бабушка Мариша после моего побега слёзно просила папу больше меня к ним не привозить.

Что это было? Мне уже не у кого спросить. Ни любимого отца, ни бабы с дедом на свете нет. Разве что кто-то из живущих в Нижнем Аблязове помнит случай с пропавшей двухлетней девочкой, как её искали и кто же это был – собака или волчица с детёнышами?

И ещё одна ступенька – страшный сон. Я в Тбилиси, на горе Мтацминда или, как в народе говорили, на Фуникулёре. Но во сне это была дикая гора, и сверху спускались огромные страшные птицы. Я заметалась в панике и решила притвориться камешком. И у меня получилось! Я лежала камнем, и эти птицы спускались мимо, не замечая моего присутствия.

Потом я надолго забыла про этот сон. Но когда моя сестрёнка начала изучать азы биологии в начальных классах, я, разглядывая её учебник, вдруг увидала на картинке тех страшных птиц из сна. Это были птеродактили! Я их узнала! Что это, память предков?

Из письма Надежды Ильюша,
Нижегородская область


Опубликовано в №07, февраль 2013 года