Дедушка был уникальным человеком. Всю жизнь ходил в море, воевал с финнами, потом с немцами в Отечественную. Для меня остаётся загадкой, как он в зрелом возрасте освоил нотную грамоту, хотя всю жизнь ходил в море.

А фортепьяно… Боже, какое это было блаженство! Как будто ангелы спускались с небес. Дед играл классику. Я помню «Полонез» Огиньского, «К Элизе» Бетховена, «Итальянскую польку» Рахманинова, «Танец маленьких лебедей» Чайковского и многое другое.

На меня, малолетнюю, музыка производила огромное впечатление. Грусть, восторг, восхищение, блаженство, упоение звуками – не подобрать слов, чтобы описать состояние души в такие минуты.

А камертон! Дедушка частенько брал его, открывал крышку инструмента и с любовью, не торопясь, обстоятельно настраивал фортепьяно. И тут, открыв рот, появлялась я. С трепетом брала камертон в руки, ударяла по нему, смотрела, как он дрожал. Чудное было время.

В течение всей жизни, особенно в те периоды, когда было сложно, я вспоминала о дедушке и его увлечении музыкой. И это воспоминание согревало мне душу.

Помню уютную квартиру дедушки и бабушки, где было тихо, светло, чисто и вкусно. В этой квартире стоял какой-то удивительно приятный запах. Бабушка, Александра Никитична Мыльникова, много хлопотала на кухне. Она тоже была удивительно светлым, добрым человеком. С дедушкой познакомилась на Шпицбергене, где оказалась случайно. Прожили вместе много лет, родили и воспитали троих детей и через всю жизнь пронесли трепетные отношения.

Я ещё маленькая была, но помню. Дедушка работал в котельной, приходил ночью, то ли со смены, то ли перекусить, бабушка встречала его. Я подслушивала, лёжа в кровати, как трогательно они здоровались, интересовались самочувствием друг друга. Бабушка называла деда «отец», а он её – «мать». Я умилялась и думала, что тоже найду себе такого мужа, обязательно-обязательно, иначе и не может быть, и он тоже будет меня оберегать и так же со мной разговаривать, а я – с ним.

Я и не догадывалась, что муж станет орать на меня страшным голосом, материть за то, что с умственными способностями у меня не всё в порядке, что я медлительная, рассеянная, всё делаю не так. Сказал бы мне кто-нибудь об этом в то время – жизнь остановилась бы в одну минуту.

Дедушка успел научить меня плавать, кстати, делал он это весьма профессионально. Научил играть в шашки и в мои любимые «уголки», я даже смогла у него пару раз выиграть. Сколько гордости было тогда!

С бабулей они любили ходить в лес. Дедушка подробно объяснял мне, как отличать ядовитые грибы от съедобных. К сожалению, я пропускала это мимо ушей, грибы не привлекали моего внимания, я и сейчас в них не разбираюсь.

Дедушка всегда интересовался, что я читаю. Люблю это делать до сих пор. А его отношение к алкоголю – это же сказка! Праздники – обязательно чистая накрахмаленная скатерть, красивая посуда, всё вкусно. Во главе стола сидит бабуля, дедуля – слева, мама и папа – на диванчике. Иногда бывали гости. Дедушка после шуток, разговоров, еды выпивал две-три рюмки и всегда тихо, не прощаясь, исчезал из-за стола. Через какое-то время спохватывались:
– А где Алексеич-то?

А Алексеич уже сладко спит в своей кровати сном младенца. Тихонько закрывали дверь к нему в комнату и, улыбаясь, шли праздновать дальше.

У бабули был коронный номер – после обильных возлияний она вдруг всплёскивала руками и совершенно искренне изумлялась:
– Ой-ой-ой! А я ведь забыла выставить на стол холодец (либо салат, либо заливное), давайте-давайте, гости дорогие, я вас накормлю!

Гости, конечно же, отказывались, бабуля уговаривала, сокрушалась, гости опять отказывались. Понятно, что вкусное блюдо не пропадало, а съедалось позже.

Помню их окно на четвёртом этаже. Я выбегала из подъезда и заранее улыбалась – знала, что они будут стоять у окна, улыбаться и махать мне. Я проходила несколько шагов, оборачивалась – они продолжали стоять у окна. Я даже пряталась за дом, окна уже не было видно, но не уходила: стояла несколько минут и возвращалась обратно – посмотреть, ушли или нет. Нет, так и стоят у окна, ждут. Опять улыбки, взмахи…

Когда дедушки не стало, много лет стояла у окна одна бабушка, а позже так махали мне мои дети.

Дедушка умер, когда я была в четвёртом классе. Пианино бабушка отдала моим родителям. Помню, как с трудом затаскивали его на пятый этаж, и примерно в это время я твёрдо для себя решила научиться играть.

Каждый вечер бабушка молилась Богу. В конце всегда просила здоровья для родных. Всех перечисляла, всех помнила. Каждый день после молитвы она подходила к дедушкиной фотографии, рассказывала ему о событиях дня и в конце жалобным, пронзительным голосом спрашивала:
– Костенька, ты слышишь меня?

Сколько слёз пролито мной в подушку от этих её слов. А слышал ли он?

Бабуля прожила долго. До 90 лет сохранила ясную голову, живой ум, весёлый и лёгкий нрав. По утрам занималась йогой, дыхательной гимнастикой и принимала контрастный душ. Увлекалась точечным массажем.

Когда она писала письма, под рукой всегда лежал орфографический словарик: если сомневалась в написании, то поплёвывала на пальцы и искала нужное слово. Она всегда следила за собой, любила беленькие воротнички, в кармане её шубки всегда был чистый платочек. Даже мусор не выносила, не повертевшись перед зеркалом и не накрасив губки.

К кому я бросилась в 1993-м со своей непутёвой личной жизнью, с месячной дочкой и годовалым сыном на руках? К ней! И хоть бы слово упрёка. Бабушка всегда меня успокаивала:
– Ничего, всё наладится, всё будет хорошо.

Весной 2012 года я поехала в Белоруссию, к маме на юбилей. И не сразу обратила внимание, что на месте пианино – пустота.
– А где пианино? – спросила я.
– Выбросили, – ответила сестра.
– Как выбросили? Куда? Зачем? – всё ещё не понимала я.
– Так место занимает, мешает. Выбросили на помойку, – ответила сестра.

Время остановилось. Я хотела переспросить: может, это злая шутка? Но не смогла, горло сжалось. В голове замелькали кадры: дедушка играет, дедушка настраивает, дедушка любовно протирает пианино тряпочкой. Бабушка кладёт поверх белую накрахмаленную салфеточку и ставит статуэтки. К нам она в последнее время приходила редко – трудно стало забираться на ступеньку в автобусе, тяжело подниматься на пятый этаж. Но всегда просила:
– Поиграй, Оля! – и очень внимательно слушала.

И вот оно – дедушкино пианино «Красный Октябрь» лежит на помойке вверх ногами и плачет: «За что вы меня?» Но никто его не слышит.

Это просто невыносимо представить. Я посмотрела на маму. Мама молчала. Это же моя мама, и я люблю её. Я ничего не сказала. Я не знаю, как к этому относиться.