– Любовь Юрьевна, что для вас новогодние праздники?
– Ой, для меня Новый год – это до сих пор радость и обязательно ожидание сюрпризов. Так сложилось, что в каждый новогодний праздник в жизни происходит что-то необычное. Например, мой замечательный муж всегда выискивает какой-то невероятный подарок. Это может быть недорогая, но очень эффектная вещь, получив которую, я буду счастлива. На прошлый Новый год Роберт отыскал в антикварном магазине в Вене совершенно изумительный фарфоровый комплект для горячего шоколада: чашечка, блюдце и две ложечки. Старинная поделка эпохи Габсбургов. Сейчас это элегантное чудо стоит на моём трюмо, я им любуюсь. А ещё в прошлом году у меня был концерт в консерватории, после которого мы с мужем и сыном отправились на бал, устроенный в великолепном особняке, где находится Геологический музей. Это была фантастическая ночь! Шикарный антураж: потрясающая ёлка, всё изысканно декорировано. Женщины были одеты в роскошные бальные платья, мужчины – в смокинги, фраки. Мы пели, танцевали, веселились до утра и были совершенно счастливы.

А когда я работала в нью-йоркской «Метрополитен-опера», там вообще окунулась в традицию так называемых общих пати. У американцев вечеринки – это стиль жизни. К тому же в театре была такая атмосфера, что все ощущали себя как бы одной большой семьёй. Поэтому после спектакля мы с партнёрами, пианистами, иногда и дирижёрами – причём все великие – обязательно шли к кому-нибудь в гости. А уж в Новый год тем более. На предновогодний вечер, как правило, выпадал спектакль, и все его участники заранее договаривались, у кого на этот раз встречать Новый год. Поскольку мы жили около театра, зачастую собирались у нас. Вскладчину. Каждый нёс что-то домашнее, представляющее кухню своей страны, и в результате получался необыкновенный стол, уставленный разнообразными кулинарными изысками. Лучано Паваротти – открытый, гостеприимный – любил сам готовить пасту, спагетти, ризотто. Частенько говорил: «Сегодня кормлю всех я!» Чудный Альфредо Краус, выдающийся испанский тенор, обязательно готовил испанскую паэлью, это был его конёк. От меня всегда ожидали чего-то необычного, гадали: что на этот раз Люба приготовит? И я каждый раз удивляла – то борщом, то котлетами, то селёдкой под шубой, то холодцом с хреном. А один раз мы с Робертом приготовили на всю ораву пельмени. Коллеги называли их «равиоли а-ля рюс». А я протестовала: «Да какие там равиоли? Это наши сибирские пельмени».

Помню, как у бабушки по маминой линии мы садились за большой стол и лепили их в неисчислимых количествах. И вывешивали за окно в мешках – бабушка говорила, что должно быть только так, по-сибирски. По праздникам у нас дома за огромным столом собиралось море народу – приезжали многочисленные родственники, присоединялись наши с сестрой друзья. И устраивался импровизированный домашний театр: Наташа играла на рояле, я и мама пели. На Новый год это было обязательно.
А папина мама делала потрясающие игрушки из ваты. До сих пор они у меня сохранились: балерина в накрахмаленной пачке, Белоснежка и семь гномов, корзиночка с пирожками. Бабуля была модельером и невероятной рукодельницей. Кстати, в каждую игрушку она закладывала какой-то сюрприз. Однажды мне достались две заколочки с божьими коровками. Это было невероятно, я прыгала от счастья. Придя в школу после каникул, произвела невероятный фурор и была безумно горда. Мальчишки присвистывали: ничего себе, наша-то как выпендрилась!

– Молодые люди баловали вниманием?
– Класса до седьмого мальчики на меня вообще не обращали внимания. Внешне я была, мягко говоря, неказистая – лицо совсем непривлекательное, все части тела существовали как-то сами по себе. А потом вдруг, по словам мамы, «дитё собралось и стало складненьким». Одноклассники сразу среагировали: «Вот это да, обезьянка-то наша в красавицу превратилась!» А в Гнесинском училище я уже считалась первой красавицей, от молодых людей отбоя не было. Мама, смеясь, говорила: «За нашей Любой всегда хвост ухажёров тянется». Но все эти воздыхатели были мне безразличны, я лишь легкомысленно с ними кокетничала.

И всё же в один прекрасный день согласилась выйти замуж. На самом деле в семье уже давным-давно было решено, что мы с этим юношей поженимся. Ну а почему нет? Потрясающий парень из замечательной семьи. Родители наши дружили, жили мы в одном доме, учились в одной школе, только он был старше на два года. Ухаживал за мной восемь лет. Любил. Я тоже его обожала. Но за неделю до свадьбы мне вдруг стало неспокойно, что-то тревожило, не давало покоя. Чем больше думала о своём женихе, тем больше утверждалась в мысли: ни ему со мной, ни мне с ним настоящего счастья не будет. А оба семейства уже в предвкушении свадьбы, ресторан заказан, приглашения гостям разосланы. В доме радостная суета. И в это время я вдруг огорошила своего жениха отказом. У него шок. У родителей тоже. Всё ужасно. Мне дико стыдно перед всеми. Мама возмущается: «Что ты творишь?! У тебя совесть есть?» Молодой человек потом долго страдал, всё просил: «Ну, давай всё-таки попробуем». Но я раз за разом повторяла: «Нет. Отношения уже не склеить. Дважды в одну реку не войду».

Спустя десять лет, я тогда уже была солисткой Мариинского театра, случайно узнаю, что мой бывший суженый умер в возрасте тридцати трёх лет от лейкемии. Вот тогда мне открылся смысл того моего жестокого поступка. Каким-то непостижимым образом я почувствовала, что вокруг этого человека сгущается что-то роковое. И почувствовав, хотела избежать трагических последствий в своей жизни: у нас ведь наверняка сложилась бы хорошая семья, родились бы дети, и для меня, молодой женщины, пережить его гибель было бы невыносимо.

– А на предложение руки и сердца вашего мужа согласились без сомнений?
– Никаких сомнений не было. Тут я совершенно точно знала: с этим человеком буду счастлива. С той поры прошло почти четверть века, и за это время Роберт ни разу меня не разочаровал. Бытовые мелочи и придирки не в счёт. Главное, мы с ним – две половинки. Повстречались в 1989 году, я тогда работала в Мариинском театре, а Роберт Росцик – представитель солидной австрийской импресарской конторы – приехал в Ленинград слушать новое поколение советских певцов с целью пригласить их в Венскую оперу. Среди двенадцати отобранных исполнителей оказалась я. С этого всё и началось. Сначала, ещё до моего приезда в Вену, Роберт ошеломил меня количеством телефонных звонков. Сколько денег на них потратил, уму непостижимо, зато во время этих долгих телефонных бесед мы открыли для себя друг друга. В Вене Роберт уже откровенно ухаживал за мной, и очень скоро стало очевидно: мы влюблены друг в друга, у нас роман.

Роберт наполовину хорват, по матери – из аристократической австрийской семьи. Отец (к тому времени его уже не было в живых) – профессор из Югославии, преподавал в Венском университете. Сам Роберт учился на факультете славистики, стажировался в МГУ. Блестяще говорит по-русски, для него пространство русского языка и русской литературы абсолютно родное. Моя мама, сначала очень взволнованная перспективой брака дочери с иностранцем, после знакомства с Робертом сказала: «Да это же абсолютно наш парень». А его мама, с которой мы поначалу общались по-английски, поскольку немецким я тогда не владела, явно подозревала во мне корыстные интересы и разговаривала довольно сухо. Конечно, я волновалась. Но присмотревшись к нам, моя будущая свекровь сказала сыну: «Невероятно. Не представляла, что такое бывает в жизни. У вас единое нутро. Вы – два музыкальных психа – просто созданы друг для друга!» И дала добро на нашу свадьбу.

– Даже если вы лично о корысти не думали, подозрение в этом могло возникнуть не только у мамы Роберта. Всё-таки брак с именитым состоятельным импресарио сулит молодой певице многообещающие перспективы.
– Да, были кривотолки. Тем более что Роберт должен был занять должность помощника директора Венской оперы, которым стал его шеф. И – точно знаю – он мечтал об этом. Потому что обожает оперу, знает её, всей душой влюблён во всю эту закулисную жизнь, любит возиться с артистами, общаться с ними. Однако сразу же после того, как мы поженились, Роберт пошёл на жертву – отказался от всего этого, вообще распрощался с деятельностью импресарио. И занялся организацией больших медийных проектов. Хотя очень переживал по этому поводу. Но в этом и заключается понятие моего мужа о профессиональной чести – он хотел, чтобы никто никогда не смог бы упрекнуть его в том, что лучшие «куски» в творчестве он отдавал своей жене.

– Известно, что оперные певицы с трудом решаются на рождение ребёнка. Результат непредсказуемый: гормональная перестройка запросто может привести к изменению голоса, что неизбежно повлечёт за собой прекращение карьеры. Плюс отмены перспективных контрактов на периоды до, во время и после беременности…
– У меня не было сомнения, рожать или не рожать. Хотя многие отговаривали, ссылаясь именно на карьеру. Но я понимала одно: Господь послал мне такое счастье, и отказаться от него – преступление. Легко расторгла несколько весьма выгодных контрактов и родила прекрасного Андрюшу – дитя нашей с Робертом огромной любви. Теперь Андрей настоящий такой дружочек. Любит нас, мы обожаем его, и он вырос в ясном понимании того, что семья – его тыл. Ценит это, хотя, возможно ещё не совсем понимает, насколько это для него важно.

Кстати, муж присутствовал при родах, видел весь процесс. Помню, всё время держал мою голову, потому что от боли я норовила биться башкой о стоявший в изголовье аппарат, который измерял давление, моё и ребёнка. Но выдержал весь процесс достаточно мужественно.

– Форму во время беременности не потеряли?
– Я набрала три десятка килограммов – вот когда ужас-то испытала! Видеть себя не могла, ни в одну вещь не вмещалась, передвигалась с трудом. Мучилась, страдала, думала: «Ну всё, теперь придётся с этим жить, привыкать к такому своему состоянию». А потом вдруг разозлилась на себя: «Ты что – тряпка? Неужели не сможешь справиться с этой проблемой?» Короче, дала себе установку и целенаправленно занялась скидыванием веса: жестоко ограничила себя в еде, прибавила физической нагрузки и довольно скоро пришла в норму. Так что все проблемы оказались решаемы. Но главным для меня в тот период было то, что в моей жизни всё обрело другой смысл, потому что я ощутила себя матерью. И только тогда всей душой поняла свою маму.

– Судя по всему, для вас очень важно само понятие – семья?
– Безусловно. Потому что с детства я была погружена в атмосферу настоящей российской семьи – с её патриархальным семейным укладом, с соблюдением традиций. С нами всегда жили бабушки – и с папиной стороны, и с маминой. Мамина мама Софья Григорьевна – сибирячка из очень старинного купеческого рода Шахматовых (они произносили фамилию на сибирский лад, с ударением на второй слог), занимавшихся лесом. Бабушка стала врачом, оперирующим хирургом прошла и революцию, и Великую Отечественную войну, служила в главном санитарном управлении Кремля. А дедушка был известным учёным, физиком, работал с Калининым в системе образования, носил на форме ромбы генерала. В 1937 году был репрессирован, потом реабилитирован, но во время войны вину по приказу Сталина «искупал кровью» – был отправлен на фронт рядовым и прошёл всю войну.

А папина мама Надежда Ивановна Скорнякова, волжанка, тоже из зажиточной купеческой семьи, испокон веков занимавшейся выделкой и обработкой меха. Училась в Варшаве на художника-модельера, когда Польша была ещё частью России. Там же познакомилась с моим дедом Игнатием Станиславовичем Казарновским – это польская линия нашей семьи, – учившимся на высших курсах кинооператоров. Но их совместная жизнь не задалась, они расстались. После развода бабушка и её родная сестра Вера Ивановна всю жизнь жили с нами. Они обе – типичные женщины девятнадцатого века. В отличие от маминых родителей, крупных партийных функционеров, веривших в идею, эти мои бабули ни во что такое не верили. Покрестили нас с сестрой. Папа переживал: «Что вы делаете, меня же снимут с работы!» Он кадровый офицер, артиллерист, генерал запаса. Прошёл через самое пекло войны: Москва, Сталинград, Курская дуга, освобождение Европы. Получил множество ранений. Профессор, преподавал в Академии Генштаба, работал на военно-дипломатической работе, писал книги по военной истории. Бабушка Надя успокаивала: «Юрочка, никто не узнает, мы же сделали это очень тихо. Но пойми: девочки обязательно должны быть крещёными».



– Расскажите о своей маме.
– Они с отцом прожили душа в душу сорок шесть лет – до маминой смерти. Мама была интереснейшим человеком. Невероятно образованная, начитанная, преподавала русский язык и литературу. Мечтала стать актрисой, училась в Школе-студии МХАТ на курсе у Яншина. Но после начала войны, оказавшись в эвакуации в Свердловске, поступила в Педагогический институт имени Ленина, который в военное время был туда переведён. Ректором там был Виктор Владимирович Виноградов – известнейший филолог, пушкинист, именем которого назван Институт русского языка. Весь цвет отечественной филологии – его ученики: Лихачёв, Лотман, Толстой, Костомаров, Рождественский, Андроников. И мама слушала его лекции.

А моя судьба потом накрепко свяжется с женой этого необыкновенного человека – Надеждой Матвеевной Малышевой-Виноградовой, которая стала моим гениальным учителем. В своё время она была педагогом-концертмейстером в оперной студии у Станиславского, аккомпанировала Шаляпину. Её компанией были Анна Андреевна Ахматова, супруги Галина Сергеевна Уланова и Юрий Александрович Завадский, Фаина Георгиевна Раневская. Когда я в семнадцать лет впервые оказалась в её квартире, меня поразило всё: шикарная библиотека, мебель александровской и николаевской эпох и, конечно же, сама хозяйка с её безупречным музыкальным и литературным вкусом, взглядами на жизнь. А какая в этом доме была атмосфера! Там собирались удивительные люди. Допустим, Надежда Матвеевна говорила: «Любанчик, у нас сегодня Виноградовские чтения, приедут Дмитрий Сергеевич Лихачёв, Ираклий Луарсабович Андроников, Никита Ильич Толстой, Михаил Павлович Алексеев. Будешь петь нам сцены письма Татьяны, и потом выслушаем комментарии». Представляете, какие комментарии я выслушивала? И от кого! Поэтому для меня эстетика русской культуры девятнадцатого века – не пустой звук. Так уж сложилось, что с детства я была окружена великими людьми и училась у них. Горжусь тем, что сегодня являюсь одним из немногих носителей той культуры, которая включает в себя не только культуру исполнительства и слова, но и культуру человеческого общения.