На войне как на войне
10.05.2014 00:00
На войне как на войнеУ меня зазвонил телефон. Пользоваться мобильным категорически запрещалось, но Мишка названивал с самого утра, и пришлось ответить.

– Наконец-то! – обрадовался Мишка. – Где тебя носит?
– На фронте, – ответила я взволнованно, – отбиваем наступление немцев!
– В кино, что ли, снимаешься?
– В каком, на фиг, кино! Я в прошлом, Мишка, в 1944 году. Говори быстрее – что нужно? А то меня сейчас подстрелят!

Но Мишка отчего-то не торопился.
– А-а, – протянул он понимающе. – Ну, я знал, что когда-нибудь ты сойдёшь с ума, но не думал, что это выльется в такую форму… Ты санитаров уже вызвала, или мне это сделать?
– У нас тут есть две медсестрички, – отмахнулась я, – правда, они сейчас заняты, перевязывают сбитую лётчицу…
– Так ты уже в палате? – сообразил Мишка. – И много вас там? Лётчица – буйная?

Ответить я не успела, потому что затарахтел пулемёт, сержант с помощником отладили, наконец, застрявшую пулемётную ленту. Наши продавили немцев в лес и пошли «расчёской», стреляя в мелькавших за деревьями солдат вермахта.

Там и тут раздавались взрывы, глаза слезились от едкого дыма, но я разглядела сквозь дымовую завесу своего десятилетнего сына Стёпку.

Пригибаясь под выстрелами, Стёпка подбежал к пулемётчику.
– Товарищ старший сержант, у меня кончились патроны, автомат не стреляет!

Сержант посмотрел на него внимательно.
– Дело не в патронах, боец. Вы убиты. Выходите из боя.
– Убит? – Стёпкины глаза наполнились слезами. – Нет! Я не убит! Это нечестно!

Стёпка поднялся во весь рост и бросился в атаку. Не прячась, под обстрелом, он бежал на врага, упрямо стреляя вышедшим из строя автоматом, и кричал, рыдая от злости: «Фашисты-суки! Я не убит! Не убит! Получайте, гады!»
– Серьёзный парень, – сказал сержант.

У меня защемило сердце – это тебе не компьютерные стрелялки, всё было как по-настоящему.

С детским лагерем «Остров героев» мы имели дело не в первый раз. Летом – палаточный лагерь в лесу на берегу чудесного озера, байдарки, пейнтбол, скалолазания, верёвочные городки. По выходным круглый год всякие интересные квесты: тайны подземной Москвы, сталинский бункер, «арбузники» и мастерские в интерактивном кафе.

«Остров Героев» был уже не просто лагерем, а клубом приключений. Но эта затея стала чем-то невероятным!

Путешествие во времени. Абсолютное погружение ребят в военные годы.

Объединившись с энтузиастами из «Гарнизона «А», которые давно увлекаются историческими реконструкциями, наш «Остров Героев» отправил своих мальчишек на два дня в сороковые, в самое пекло Великой Отечественной войны.

Приблизительно я уже знала, что ожидает Стёпку, вожатые меня проинформировали по секрету: жизнь в казарме, строевая на плацу, ночные караулы, внезапное нападение диверсионной группы, полевая кухня, вечерний бал под военный оркестр и, конечно же, сражения с немцами.

Но я не предполагала, что ожидает меня.

В тот же вечер, когда Стёпа отбыл на фронт, мне позвонила директор лагеря Марина Викторовна и хитрым голосом спросила: «А не хотели бы вы пошпионить? Мы превратим вас в военкора, переоденем в военную форму и тайно забросим в гарнизон».

Прелестно, подумала я, мне сорок три года, я взрослая женщина, у меня куча нестираного белья, генеральная уборка квартиры, недописанные тексты для газеты, в конце концов, я могла бы провести эти выходные культурно, в XXI веке, походить по выставкам, посидеть в кофейне с подружкой, выпить шампанского с кавалером.

А вместо этого я намотаю портянки, влезу в кирзаки и шинель и стану ползать на брюхе в пыли за кустами!
– Я поняла, меня не должны рассекретить! – с готовностью ответила я директору. – У меня есть старый дедовский бинокль и усы.
– Усы тоже дедовские? – усмехнулась Марина Викторовна.

Нет, усы, разумеется, были не дедовские, а мосфильмовские, оставшиеся ещё со времён моей работы в гримёрном цехе. Но от идеи с усами Марина Викторовна посоветовала мне отказаться, потому что, скорее всего, мне выдадут женскую форму, а женщина с усами будет привлекать гораздо больше внимания, чем без усов.

От бинокля я решила отказаться сама. Он был с одним окуляром, второй куда-то вывалился. Но я же не Кутузов, зачем мне бинокль с одним окуляром?

И приключения начались.

Ранним субботним утром я пыталась пройти на платформу пригородных поездов сквозь турникеты с чашкой свежезаваренного чая, который купила в привокзальном кафе.

– Женщина, куда же вы прёте с чаем? – возмутилась контролёрша. – Вы же всех ошпарите!
– Простите, не успела позавтракать, а электричка уже отходит!

Но электричка спокойно стояла, я даже умудрилась занять место в вагоне и допить чай.

Правда, ехать полтора часа с чашкой руках мне не нравилось. Бросив сумку со всеми деньгами, документами и телефоном на сиденье, чтобы не заняли место, я выскочила из вагона на платформу, к ближайшей урне.

Именно в это время двери вагона решили закрыться. Я живо представила, какая в вагоне начнётся паника, ведь ни один нормальный человек не бросит сумку и не выскочит перед самым отправлением, если он, конечно, не диверсант, а в сумке не спрятана бомба.

Молниеносно я сунула в поезд руку, чтобы задержать двери, двери так же молниеносно закрылись, и поезд двинулся. Моя рука с чашкой осталась в тамбуре, а всё остальное тело бежало по платформе, набирая ускорение.

Две жалостливые, но сильные женщины разжали двери и втащили меня в тамбур.
– Милая, куда же тебя понесло? – спросили они сочувственно.
– На фронт, бабоньки, на фронт! – ответила я, переведя дух.

Больше вопросов мне не задавали.

Так я и ехала полтора часа с проклятой чашкой в руке.

В Павловом Посаде я взяла такси до гарнизона, как и было условлено, и сделала контрольный звонок.
– Гарнизон? Военкор Старых. Я в машине.
– Высаживайтесь у ворот. Прячьтесь за БТРом, вас встретят.
– Вас поняла. Прятаться за БТРом.

Таксист покосился на меня с усмешкой.
– Прикалываетесь с друзьями?
– Да какие уж тут приколы, товарищ. Знаете, что такое временной портал? Один шаг за ворота – и ты уже в сорок четвёртом, горит и кружится планета, над нашей родиною дым…

Таксист хохотал, но когда мы достигли ворот гарнизона и оттуда ломанулись в глубь леса два фрица в форме вермахта с автоматами наперевес, таксист молча принял деньги, даже не пересчитав, и так газанул на своей тёмно-зелёной «семёрке», что все «Феррари» и «Ламборгини» просто описались бы от зависти.

Лейтенант с суровым лицом проводил меня на склад, где я получила нательное бельё, гимнастёрку, простреленную в области сердца, галифе, кирзовые сапоги, военную телогрейку и шапку-ушанку со звездой. Все личные вещи производства XXI века полагалось оставить под замком до отъезда.

Меня передали в руки начальника узла связи, красивой девушки Александры, в чёрной овчинной душегрейке поверх гимнастёрки и в каракулевой кубанке со звездой, из-под которой выбивались белокурые пряди, заплетённые в «корзиночку» сороковых годов.

Александра подхватила меня под локоток и повела на экскурсию по гарнизону. И всё там было из прошлого, ровным счётом всё: военная техника сороковых, казармы, офицерская столовая, из репродукторов звучали песни Клавдии Ивановны Шульженко.

В караульных палатках стояли немецкие блиндажные печки-буржуйки. В штабе под портретами вождей, писанных маслом, майор НКВД курил настоящие папиросы за письменным столом самого Ежова, здесь же стоял и ежовский сервант из его личного кабинета.

Настоящие музейные экспонаты, которые ребята из гарнизона запросто используют в ежедневном обиходе: чернильницы, химические карандаши, портсигары, печатная машинка, газеты с карикатурами на Гитлера, оружие, полковое знамя, вышитое вручную, граммофон с пластинками, командирские часы, самовар, стаканы в подстаканниках.

– Саша, – обратилась я к начальнику узла связи, – откуда вы всё это берёте?
– Собираем по крупицам, что-то покупаем на блошиных рынках, что-то находим при раскопках, что-то достаётся нам от детей и внуков бывших владельцев, ведь по большей части все эти вещи находятся в ветхом состоянии и требуют реставрации, а это дорого, поэтому вещи просто выбрасывают. Например, нам привезли диван начала прошлого века, набитый человеческим волосом. Я и подойти-то к нему не решалась, не то что сесть. Подумать только – под обшивкой человеческие волосы! Но оказалось, что в те времена это считалось модно. Правда, за реставрацию этого дивана мастера запросили двести тысяч, и нам это было не карману. А вот сервант из кабинета Ежова – в очень хорошем состоянии, нам его подарили, когда делали ремонт в этом кабинете, – на мой удивлённый взгляд Саша улыбнулась: – Да, у нас есть определённые связи, нам поставляют информацию – где и что можно достать. Один наш знакомый работает в бюро ритуальных услуг, а это, сами понимаете, большой круг общения.

Всё здесь было подлинное, но главное, подлинными были сами люди.

Играя в сороковые, они были искренни в своих чувствах и взглядах на прошлое.
– Саша, – спросила я, – вы же молодая современная женщина, зачем вам всё это нужно?
– Сначала было только хобби, – сказала Саша, – а потом стало работой. Сюда приезжают взрослые мальчики и девочки, которым просто хочется поиграть в войнушку, но за пару дней они очень меняются, иначе смотрят на жизнь и смерть, на своих товарищей, которых могут потерять в любой момент, начинают по-другому относиться к своей стране, её истории. Ведь недаром наши реконструкции называются патриотическими. Сейчас, после тактической и огневой подготовки, у ребят начнётся урок живой истории. А потом будет бой с врагом. Конечно, для наших мальчишек это только игра. Но поверьте, игра очень достойная. Они начинают осознавать, что в настоящем бою пули были не пластмассовые и никто не давал второго шанса на жизнь, в самый страшный момент нельзя выйти из боя, нажав кнопку «эскейп».

Стёпку зачислили в самое младшее кадрированное отделение, курсантам которого было по восемь-десять лет, но это не освобождало их от несения ночного караула.

Каждый из маленьких бойцов дежурил на посту по целому часу, остальные в это время грелись в караульной палатке, пили сладкий чай, заваренный на печке-буржуйке, слушали стихи и захватывающие рассказы старшего политрука морской авиации, настоящего.

Стоять в карауле в кромешной тьме было страшновато и очень ответственно. В любой момент могло произойти нападение немецких диверсантов.
– Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду! Стой, стреляю!

Один из маленьких бойцов даже описался в карауле. Нет, не от страха, а от того, что твёрдо знал: он не имеет права покинуть пост.

Когда об этом инциденте стало известно в гарнизоне, наши вожатые-медсестрички быстро переодели и утешили пацана, а комендант был в полном замешательстве, прежде в карауле у них никто не писался, ведь в реконструкциях обычно участвуют взрослые мужики. Комендант ещё долго переживал это событие и поучал наших мальчишек:
– Это сейчас вы хихикаете над товарищем, а в армии или на фронте за такой поступок бойца уважать бы стали! Обделался боец, обревелся, но задание командира выполнил! И ваши жизни спас! Отлучись он в сортир, а в это время – вражеское нападение? Объявляю бойцу благодарность от всего командования!

Потом уже я спрашивала своего сына:
– Не обидно ли было, что командир так жёстко с вами разговаривал?
– Что ты, мама. На войне как на войне. Мне очень хотелось пожать командиру руку!

Мне было любопытно наблюдать, как мой дерзкий и независимый пацан, который минуты не может простоять спокойно и пропускает мимо ушей замечания учителей, беспрекословно подчиняется приказам командира.

Правда, за словоохотливость и страсть к рассуждениям в гарнизоне его сразу прозвали философом.

Маленькие бойцы познакомились со стрелковым оружием и снаряжением, научились правильно подшивать подворотнички и наматывать портянки, собирать разгрузочный пояс, сворачивать плащ-палатку и паковать вещмешок.

Маршировали на плацу, изучали тактику и стратегию ведения боя, стреляли из легендарных винтовок Мосина, из наганов – выстрелы были настолько оглушительны, что содрогался весь гарнизон.

Полдня я следила за Стёпкиным отделением, фотографируя из разных укрытий.

Разведчица из меня та ещё, выглядела я крайне дурацки и вечно путалась у всех под ногами. В какой-то момент, увлечённая шпионажем, стараясь слиться со стволом дерева, я не заметила, что за моей спиной идёт огневая подготовка старших, и попала в самый её эпицентр. Увидев направленные на меня стволы винтовок, я жалобно пискнула и метнулась в сторону.

– О, вот и куст убежал! – под дружный солдатский хохот сказал командир отделения.

Я виновато попятилась, и тут на моё плечо опустилась чья-то тяжёлая рука.
– И что это за дамочка у нас тут за всеми подглядывает? – рядом со мной стоял статный сержант, взгляд с хитринкой, на губах лёгкая усмешка.

Я зарделась в смущении – как же идёт мужчинам военная форма!
– Я фотокорреспондент… можно…
– Можно Машку за ножку! – перебил меня сержант. – По уставу положено говорить: «Товарищ командир, разрешите обратиться!» Так и что вас интересует?
– Я хотела узнать, будет ли после обеда бой с немцами? Слышала, что пригонят БТР и лётчицу нашу подобьют…

Сержант прищурился на меня сердито.
– Не могу вам ответить, что-то с памятью моей стало! – и, потеряв ко мне интерес, обратился к стоящим рядом солдатам: – Тридцать минут свободного времени!
– Значит, можно прохлаждаться? – весело спросил один из них.
– Что значит «прохлаждаться»? Начистить сапоги, привести форму в порядок. Солдат отдыхает только тогда, когда у него происходит смена деятельности! Крю-гом, ша-гм м-рш!

«Фу, какой грубиян, солдафон!» – подумала я и пошла прочь. Но сержант нагнал меня у столовой.
– Вы понимаете, товарищ дамочка, что при участниках игры выложили секретные сведения? Я не могу при них обсуждать военные планы.

Ну ладно, не кукситесь, что там у вас?
– Товарищ командир, мне надоело прятаться по углам, надо мной все смеются. Я хочу поучаствовать в сражении с фашистами, но меня сразу узнает сын.
– Ну, это решаемо. Оденем вас лешим или амёбой.
– Кем?! – обиделась я.
– Это такая камуфляжная форма – мама родная не узнает, – сержант ободряюще подмигнул.
Нет, какой же он всё-таки красивый…

И меня нарядили в «амёбу», костюм вызвал бурную реакцию окружающих, он был смешон и страшен одновременно. От меня шарахалась даже гарнизонная кошка Муська, которая немало повидала за свою службу.

В безразмерном балахоне и таких же штанах пятнистой окраски, с туго затянутым на голове капюшоном, закрывающим даже нос, в выпуклых сетчатых очках, я была похожа на гигантскую зелёную муху.

Мои худшие опасения подтвердились – больше всех мной заинтересовался именно Стёпка. Вытаращенными от ужаса глазами он следил за каждым моим жестом, поминутно спрашивая командира: «Кто это? Кто это?»

Пряча улыбку, командир пожимал плечами.

Боясь, что сын распознает меня по пластике, я ссутулилась, стала ходить вразвалочку, широко расставляя руки и ноги, но получилось ещё хуже – Стёпка не отрывал от меня глаз, дёргал товарищей за рукава и шептал: «Ты видел, видел это чудище? Оно следит за мной!»

Наконец, все отделения построились, комсостав объявил боевое задание: разведка донесла, что фашисты подбили самолёт неподалёку от места нашей дислокации, задача – найти и спасти советского лётчика.

Отделения получили оружие и выдвинулись из гарнизона.

Мы шли вдоль леса по дороге, человек пятьдесят в форме Второй мировой войны, вооружённые до зубов, даже с пулемётом, – вообразите себе реакцию мирных граждан, беспечно едущих на свои дачи.

Враг встретил нас на подходе к лесному массиву, нам нужно было взять лесную высотку, на которой засели немецкие снайперы, а затем захватить хорошо укреплённый, расположенный на открытой местности дот и взорвать его.
Начался ожесточённый бой.

Откровенно говоря, я совершенно не понимала, что происходит, – всё смешалось в моей голове: взрывы, грохот орудий, дымовые гранаты, все бежали, орали, стреляли, падали раненые и убитые.

Правда, потом убитые вставали и самолично отправлялись на поиск медиков, чтобы их подлечили и снова пустили в бой.

Дело в том, что бойцы сражались лазерными автоматами, проводки от которых тянулись к специальным повязкам на голове, на которых крепились датчики. Если тебя подстреливали, датчик на голове загорался красным – «ранен». Третье ранение означало – «убит», автомат блокировался и больше не стрелял.

Чтобы вылечиться, бойцу надо было найти медика со специальным прибором разблокировки.

Я была вооружена только фотоаппаратом, и моё положение было не самым сладким. Я бегала по траншеям, прыгала из окопа в окоп, карабкалась по каким-то оврагам, задыхаясь в своём капюшоне. Мне приходилось уворачиваться не только от взрывов (пиротехника-то была на уровне), но и от вездесущего Стёпы, который неотрывно следил за мной и не оставлял навязчивой идеи меня рассекретить.

Отряд прикрытия, приняв на себя огонь, отвлёк неприятеля, сапёры заминировали дот и взорвали его, врага потеснили. Я сползла в окоп перевести дух и нос к носу столкнулась со Стёпкой, он пристально вгляделся в мои очки.
– Мама?! Что ты здесь делаешь?
– Мальчик, отстань от меня! – зашипела я. – Иди отсюда!
– Мама, не придуряйся, – сказал Стёпа, – я тебя узнал!

Придуряться действительно уже не было смысла, я приложила палец к губам и прошептала:
– Тс-с! Этот военная тайна.

Стёпка с готовностью кивнул и восторженно закричал своим пацанам:
– Ребята, смотрите, это чудище – моя мама!
– Да ладно, – не поверили они, – мамы такими не бывают!

Я устало сняла очки, расстегнула надоевший капюшон и сказала с суровой интонацией красивого сержанта:
– Значит так, рядовой Лукашевич, мама – дома, а здесь – товарищ военный корреспондент! Ясно?
– Так точно! – хохотнул Стёпка, но что странно, взгляд у него при этом был серьёзный.

Отогнав врага, наши бойцы обнаружили место падения парашюта и отыскали лётчицу. По легенде, парашютистка во время падения получила серьёзные травмы. Сестрички наложили раненой повязки, а бойцы бережно переложили её на плащ-палатку и понесли в штаб гарнизона для допроса.

Мы тоже двинулись обратно в гарнизон.

В честь победы над врагом был организован праздничный ужин – гречневая каша с тушёнкой и компот.

А на вечернем построении командир торжественно объявил:
– Бойцы, готовимся к вечернему балу: чистим сапоги, переподшиваем подворотнички, у кого галифе грязные – меняем у коменданта, кому надо – бреемся, кому не надо – тоже!

Ах, этот бал в офицерском клубе!

Все были начищенные, подтянутые. Нам позволили расстегнуть две верхние пуговки на воротнике, но только две, потому что три – это уже глубокое декольте.

Начальник узла связи Александра взяла на себя обязанность учительницы танцев, собрала всех в большой круг. Мальчикам предстояло танцевать с девочками кадриль, вальс и полечку.

Бедная Александра так разволновалась, пытаясь поделить нас на пары и объяснить, какие шаги и куда делает партнёр, как он ведёт партнёршу – ничего у нас не получалось, все сталкивались, шли кто куда, наступали друг другу на ноги. Ведь девочек было только девять, а мальчиков – тридцать, и никто из них не соглашался выполнять роль «партнёрши».

Ситуация заходила в тупик, и тогда командир первого отделения громогласно объявил:
– Так дело не пойдёт, бойцы! Сашенька, я им сейчас сам всё объясню. Бойцы, смир-на, ра-вняйсь, на первый-второй ращ-тайсь! А теперь – никаких мальчиков-девочек, партнёр номер один ведёт партнёра номер два! Музыка!

И дело пошло. И музыка играла. И каблуки стучали, и сапоги скрипели, и всем было очень весело, особенно когда в партнёры большому бойцу доставался совсем маленький, и чтобы не наклоняться, большой боец брал маленького на руки и кружился с ним в вальсе.

Бал был в самом разгаре, а мне приходилось покидать гарнизон, чтобы успеть на последнюю электричку в Москву.

Девочки-вожатые проводили меня до ворот. Мы ждали такси, которое заплутало где-то в ночном лесу, и с тревогой всматривались в глубину деревьев. Там, в темноте за воротами, дрожали три огонька.
– Это, наверное, немцы засели! – поёжилась вожатая Оля. – Сегодня ночью готовится диверсионное нападение на наш штаб.
– У меня коленки дрожат, – призналась я. – А во сколько будет нападение?
– Точно никто не знает. И правда страшно, – согласилась вожатая Аня. – Вот ведь – игра, а начинаешь верить во всё по-настоящему.

Мы замолчали, прислушиваясь к гуканью совы, заворожённо глядя на три дрожащих огонька. Там, в клубе, ещё играла музыка, все танцевали и смеялись, а совсем рядом уже затаился враг.

Приехало такси, я снова перешагнула временной портал и отправилась в настоящее, а сердце осталось там, в прошлом, со Стёпкой, его товарищами, с нашими вожатыми и командирами. Уже в электричке я набрала телефон гарнизона, чтобы сообщить, что у меня всё в порядке. Но телефон не ответил – значит, у них началось сражение, им сейчас не до меня.

Стёпка вернулся домой только следующим вечером. Взахлёб рассказывал, о том, что они страшно мёрзли в засаде, некоторые засыпали под плащ-палатками, и командир хотел отправить малышей в казарму, но ни один не согласился, хотя мальчишки толком не спали уже вторые сутки.

Вдруг к их ногам упала дымовая граната, и началась заваруха.

А днём был ещё один бой, посерьёзнее первого, немцев была туча, и БТР пригнали. Стёпка подстрелил двух снайперов, взяли «языка», но в бою погиб их командир, и бойцы прощались с ним торжественно и печально.

Вечером мы с ним посмотрели фильм «Офицеры» и оба ревели. Ещё несколько дней общались, как в гарнизоне, только на «вы», тем более что вернулся домой Степан уже в звании ефрейтора, с почётным боевым листком и книжкой красноармейца.

Стёпка внимательно прочитал этот рассказ и в конце попросил добавить: «Мама, напиши, что эти два дня в гарнизоне «А» навечно останутся в моём сердце!»
Так точно, товарищ ефрейтор, и в моём сердце тоже.

Наталия СТАРЫХ

Опубликовано в №18, май 2014 года