Подруги-тоники
02.01.2015 00:25
Подруги-тоникиУ нас в доме, этажом ниже моего, живут две соседки: Антонина Петровна Губастова из 31 квартиры и Татьяна Сергеевна Худякова – из 32-й. Они обе пенсионерки, никогда не были замужем, бездетные. Так уж сложились их судьбы. Но они не унывают и ведут активный образ жизни.

Антонина Петровна и Татьяна Сергеевна – большие подруги. Но подруги глубоко специфические. Дело в том, что их общение заключается в бесконечных спорах-дискуссиях. При этом повод для споров всегда один. А уж в какую сторону зайдет дискуссия – это как получится.

Антонина Петровна Губастова – гипертоник. А Татьяна Сергеевна Худякова – гипотоник. Это главное. С обсуждения гипертонии-гипотонии начинаются все их диалоги.

Антонина Петровна – низенькая и полная, лицо у неё розовое.

Татьяна Сергеевна – худая и высокая, лицо – бледное.

Антонина Петровна, что называется, из простых. Всю жизнь проработала на заводе.

Татьяна Сергеевна, хотя и работала всегда рядовым бухгалтером, имеет организацию тонкую и интересуется всякими «материями».

Антонина Петровна – человек взрывной и всегда режет правду-матку.

Татьяна Сергеевна – человек на вид слегка апатичный, но свои высокие эмоции выражает не менее высоким стилем.

Их сосед из 33 квартиры, школьный учитель русского языка и литературы, Василий Геннадьевич Уедаев, их так и называет: Иван Иванович и Иван Никифорович. Он же их и назвал «Тониками».

Разница заключается в том, что подруги, в отличие от гоголевских героев, никогда окончательно не ссорятся, перебранки у них более чем бурные, но всегда кончаются миром.

Потому что они понимают: в этих дружеских перепалках, собственно говоря, и заключается смысл их жизни.

Антонина Петровна называет Татьяну Сергеевну по-простому – Сергевной. А Татьяна Сергеевна Антонину Петровну называет по-интеллигентному – Антониной.

– И всё-таки это ужасно несправедливо! – говорит Татьяна Сергеевна, отхлебывая кофе. – Ужасно, ужасно несправедливо!
– Что тебе не так, Сергевна? Что глаза к люстре завела? – говорит Антонина Петровна, отхлебывая цикория.
– Ну почему, почему всегда и везде говорят и пишут про гипертонию, а про гипотонию не пишут никогда и не говорят, а? Чем мы, гипотоники, хуже вас, гипертоников?
– Всем.
– Чем это – «всем»?
– А так – всем. Какой от вас, гипотоников, толк? Сидите все бледные, как несытые упыри-несмеяны. «Ах, сил нету!», «Ой, голова кружится!», «Мама, держите меня, в обморок упаду!». А отчего всё это? А? Сергевна?
– Как отчего? От гипотонии.
– Ага! Держи карман. От лени это всё, Сергевна. Вот отчего.
– О боже, как это несправедливо, Антонина! Как ты можешь так говорить?
– Ещё как могу. Как в народе-то, Сергевна, говорят: «Мигрень, мигрень, жрать охота, работать лень».
– Но мигрень, Антонина, – это же совсем-совсем другое… Это…
– Всё едино. Внушили сами себе, что сил нету, чтоб не работать. Да на вас, гипотониках, целину пахать надо. По вам, глистам, кровь-то, она еле ползает. Тебя вот сейчас, Сергевна, поднять с тубаретки-то – и ремнём по заду твоему дворянскому. И с потягом, с потягом, чтобы проснулася ты. Ты ж при таких обстоятельствах до Казани козой добежишь.
– Фу, как грубо и некультурно! «Зад», «козой», «с потягом»… Как всё это топорно и пошло!
– Зато правда! Гипотония – буржуйская болезнь. Ты вот, Сергевна, уже четвёртую чашку оприходуешь.
– Это же, Антонина, для того чтобы хоть как-то поднять давление. А тебе что, жалко? Жалко, да?

Антонина Сергеевна, оттопырив мизинец со звоном, отдающимся в люстре, ставит чашку на блюдце и обиженно отворачивается.

– Ой! Глядите, дорогие телезрители! Пальчик-то, мизёнчик-то как конфетно топорщит, барыня-суфле… Да пей ты свой кофе, хоть корыто отлакай. Мне не жалко. Я эти чернила африканские не пью. И всё равно: от вас, гипотоников, один убыток. Кофе, женьшень всякая… Эта, как она… Типа ахинеи-то… Ты её всё время цедишь.
– Эхинацея.
– Вот. Название-то какое! Так только графинек худозадых в опереттках зовут. Э-хи-на-це-я! Тьфу! То-то дело мы, гипертоники! Отчего у нас у всех гипертония, а? Скажи ты мне, Сергевна, отчего?
– От, извини меня, Антонина, переедания. И других излишеств. Вы, Антонина, гипертоники, все страдаете от всевозможных вредных привычек. От невоздержанности, от… от… чревоугодия, от…
– Вот тебе! Сказанула попадья! Да мы, гипертоники, всю жизнь работаем, как проклятые. Мы костьми на стройках века, можно выразить, легли. Мы все, можно выразить, заслуженные инвалиды труда. Пока вы тут ахинею свою с кофием сосали, глаза к люстре катали и мизёнчиками грозилися, мы трудом своим…
– А мы, гипотоники, что, по-твоему, не работали?
– Ни пса вы не работали. Один вред от вас.
– Какое возмутительное хамство!
– Хамство – это когда в конторе в носу ковыряют. А я всю жизнь, Сергевна, на производстве. И разнорабочей, и наладчицей. А ты что?.. Шёлковым платочком мух с варенья гоняла.
– Я, между прочим, Антонина, тридцать пять лет честно протрудилась бухгалтером! А это тяжёлый… интеллектуальный труд. Это тебе не мешки таскать.
– Вон ты как, Сергевна, развоевалась! Значит, на счётах тренькать – это труд?
– Да, Антонина, труд, настоящий тяжёлый труд, требующий высокой квалификации! А не то что гайки винтить…

Татьяна Сергеевна с достоинством отпила кофе и гордо обмакнула губы салфеткой. Антонина Петровна, раскрасневшись, саркастически покачала головой, шумно отхлебнула цикория, вытерла вспотевший лоб рукавом и решительно объявила:
– Сталина на вас, гипотоников, нету!
– Боже мой! Причём здесь этот тиран?
– А притом. Пока мы, гипертоники, вкалывали и свою инвалидную гипертонию в себе, как, можно выразить, жертву, копили, вы, белоручки-гипотоники, в своих бухгалтериях одно вредительство разводили.
– Возмутительно!
– Приписочки приписывали, Сергевна. Имущество страны разворовывали, – Антонина Петровна сделала зловеще-хитрые глаза. – Трень-трень костяшкой влево – вот тебе и приписочка. А? Не так? Трень-трень вправо – мульён рублей народного добра под откос. Вся ваша гипотонская сущность, вот она – на ладони.
– Да как тебе не стыдно, Антонина! Да я за всю свою жизнь не то что копейки…
– А мне стыдиться, Сергевна, нечего. Я свою советскую гипертонию честно нажила. Вот они, мои двести двадцать на сто. А вот твои девяносто на пятьдесят – от антисоветского вредительского безделья. От… как его… преступного пропустительства… А тут и до шпионства недалеко.
– Это какое-то… безумие!
– Это вы, гипотоники, великую страну развалили. Вы! Гипотонские наймиты!
– Рудиментарное гипертоническое мышление!
– Гипотонические демократы!

Лицо Антонины Петровны стало багровым и страшным. На вытянувшемся лице Татьяны Сергеевны проступила глубоватая зелень. Обе синхронно достали из карманов кофт по нескольку таблеток и выкинули их в рот. Запили. Кофе и цикорием. Помолчали. Потом – опять же одновременно – глубоко вдохнули и выдохнули.

– Ой, доведёшь ты меня, Сергевна, своей гипотонией до карачуна.
– Это ты меня, Антонина, доведёшь своей гипертонией до летального исхода.
– Ой… Полегчало вроде, Сергевна. Аль нет?
– Да, кажется, Антонина, стало чуть легче.
– Ладно уж. Обе мы хороши. Вроде уж обеим старым дурам на свалку пора, а всё никак не убаюкаемся. Чуть что – в ор.
– Да, это действительно какое-то чудовищное взаимное саморазрушение.
– Глядь, Сергевна, вроде солнце прослышалось. Морось-то кончилась аль нет?
– Да, кажется, погода всё-таки налаживается.
– Пойдём, Сергевна, нечто, на улицу, поскамейничаем.
– Пожалуй. Пойдём подышим свежим воздухом.

На улице тепло. Вечереет. Солнце садится за здание больницы. Завтра оно взойдёт из детского сада. Что правильно.

Очень тихо. Только, как старая зажёванная кассета, чирикают воробьи. Тихо где-то с полчаса. А вот через полчаса в сумерках со скамейки гулко, на весь двор, раздаётся:
– Вот и смотри своё гипотонское «Поле чудес»!
– И буду! А ты можешь сколько угодно смотреть свой гипертонический «Аншлаг»!
– Вот и целуй его взасос, в его моржовые усы, своего ненаглядного гипотона Якубовича!
– Так и смейся же, безумная, над пошлыми шутками своего гипертонического Петросяшки!
Значит – всё нормально. И жизнь продолжается.

Владимир ЕЛИСТРАТОВ
Фото: Fotolia/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №51, декабрь 2014 года