– Вы по образованию геолог, работали журналистом. Став режиссёром, сняли, наверное, самый романтичный фильм своего времени – «Вертикаль». Получается, вы – романтик?
– Я бы сказал, что был романтиком. Теперь почти всё ушло.

– Если посмотреть вашу фильмографию, с этим можно поспорить. Но вспомним вашу дипломную работу, картину 1967 года «Вертикаль» с Владимиром Высоцким в главной роли. Почему выбрали именно его?
– Я был поклонником Высоцкого, его тогда уже знало полстраны – правда, по магнитофонным записям. Когда мы с соавтором Борей Дуровым поняли, что у нас нет сценария, а надо снять фильм о романтике гор, со стихами и песнями, стали думать, кого пригласить: Визбора, бывшего «в теме», или Высоцкого, который гор не знал? Рискнули, остановились на Высоцком.

Он впервые увидел горы, когда приехал на съёмки. Слушал старых альпинистов, поднялся на вершину, несколько раз ночевал на леднике и даже помогал спасателям – так и родилась его первая песня: «Если друг оказался вдруг / И не друг, и не враг, а так; / Если сразу не разберёшь, / Плох он или хорош, – / Парня в горы тяни – рискни!..» Потом другая: «Здесь вам не равнина – здесь климат иной, / Идут лавины одна за одной…» После проката «Вертикали» вышла первая маленькая пластинка с его песнями из этого фильма. Потом её переиздали, затем выпустили большой диск – так Высоцкий, уже имевший всесоюзную славу, впервые стал официальным поэтом.

– Получается, вы в нужный момент подставили ему плечо.
– Да, наверное. И ещё – София Губайдулина, наш замечательный композитор, которая его аранжировала и прекрасно подала публике. Высоцкий и до того писал ничуть не хуже, а может быть, даже лучше, например, для фильма «Я родом из детства», – но этих песен никто не знал. А тут вышла пластинка, популярность его взлетела.

В 1968 году мы с ним ехали из Красноярска в Новосибирск, где он снимался в картине «Хозяин тайги». Стоим на платформе, рядом – две молоденькие проводницы. Володя к ним: «Девчонки, всё равно вагон пустой, дайте нам отдельное купе на двоих». Одна говорит: «Ну хорошо. Вижу, у тебя гитара, споёшь нам – будет вам купе». Они раздали чай пассажирам и пришли к нам, Володя достал гитару, спрашивает: «Что вам спеть?» Одна из них: «Песни из «Вертикали» знаешь?» – а вторая тут же: «Смотри, он похож на того бородатого из фильма». И вот Высоцкий целый вечер пел им свои песни, а они так и не узнали, с кем ехали.

– А сегодня есть романтики в нашем обществе?
– Раз ушли идеалы, ушла и романтика. Кто-то рождается романтичным, но жизнь окунёт его несколько раз мордой в помои – и всё светлое исчезнет. Потом, нам сейчас проповедуют совсем другие ценности. Что бы там ни говорили, телевизор всё переборет. Какое бы кино ни снимали, какие бы статьи ни писали, чего бы ни говорили с трибун – телевизор всё превратит в грязь, и нам будут проповедовать с экрана то, что раньше считалось пошлостью, мещанством.



– Вы – председатель Комитета Государственной Думы по культуре, разве ваш Комитет не может как-то повлиять на политику телевидения?
– Абсолютно никак. Телевидение к нам не относится, и непонятно, кто им руководит. Иными словами, деньги руководят телевидением.

– Не по этой ли причине вы не хотите снять сериал для ТВ?
– На телевидении состоялась премьера моего фильма «Уик-энд», но не на Первом канале, хотя просили и Первый, и «Россия», – а на «Культуре». Потому что я не хотел, чтобы мой премьерный показ постоянно прерывала реклама, а в конце обрезали титры. И сериалы снимать не хочу по той же причине: меня смущает реклама в самом неподходящем месте. Телевизионщики ведь даже не позволяют автору определять места, где можно вставить рекламу, – нет, её воткнут туда, где она разрушит весь сюжет.

– Но если бы вы всё же решили снять картину вроде «Вертикали», разве бы она не была востребована тем же телевидением? Или фильмы наподобие «Приключений Тома Сойера», «Робинзона Крузо»?
– И чтобы их снова прерывала реклама? Нет, я уже обеспечил себе бессмертие, сняв «Тома Сойера», «Робинзона Крузо», «Детей капитана Гранта». Их будут смотреть, потому что дети рождаются, подрастают, а новых таких картин никто не снимает.

– Вы были автором сценария самого популярного советского приключенческого фильма, абсолютного хита своего времени – «Пиратов ХХ века». Пишете ли сейчас для кого-нибудь сценарии?
– Даже идей нет. Да и как угодить сегодняшней публике? Не знаю.

– Но ведь вы сняли «Уик-энд», настоящий триллер, который с интересом будет смотреть любая публика.
– Я снимал его не то чтобы для себя, а для таких людей, как я. Люблю такое жанровое кино, чтобы полтора часа держало зрителя в напряжении. Вот мой фильм «Десять негритят» – в нём не надо искать социальное кино, это развлечение, как книга или музыка.

– «Десять негритят» – уже классика жанра, неустаревающее кино, и для многих одна из самых любимых ваших картин.
– Это и мой любимый фильм, но критики считают подобное кино низким жанром. Они не впускают в сердце фразу Вольтера о том, что все жанры хороши, кроме скучного. Детектив у них – низкий жанр, как, например, и комедии Гайдая, который никогда не получал никаких призов, какое бы блестящее кино ни снял. Он так и умер без премий, потому что всякие критики его и режиссёром-то не считали.

По этой же причине фильм «Место встречи изменить нельзя» не получил ни одного приза в 1980 году на фестивале в Ереване. Там был представлен двадцать один фильм, выдано двадцать три премии, приза и диплома – но только не «Месту встречи». Я уже тогда сообразил, что высовываюсь раньше времени, пройдёт три-четыре года – и всё встанет на свои места. А потом в этом многократно убеждался. На фильм «Десять негритят» тоже нападали: что это за кино? «Ворошиловский стрелок» – крики: боже, ужас, это не картина, а какая-то агитка! Прошло пять лет, и фильм назвали шедевром. А «Благословите женщину»? Какая вначале была критика, а потом пели дифирамбы. «Уик-энд» тоже покажут тысячу раз, не сомневаюсь, и выяснится, что это классика жанра, возвращение к традиции фильмов нуар. Всё совершенно понятно. И Высоцкий тоже опережал своё время – только сейчас видишь, какой это был глубокий поэт. Современники-стихотворцы всё-таки не считали его поэтом, хотя и были ему друзьями-товарищами. Но прошло тридцать лет, и стало ясно, что именно он отражал свою эпоху.

– Ваш совместный с братьями Вайнерами сериал «Место встречи изменить нельзя» с завидной регулярностью показывают по телевидению. Роль специально писалась для Владимира Высоцкого?
– Мы с Вайнерами имели в виду только его. Но уже в первый съёмочный день, десятого мая 1978 года, в день рождения Марины Влади, Володя умолял отпустить его, говорил: «Слава, мне так мало осталось, не хочется тратить год на картину, я хочу писать песни, поехать во Францию, в Америку, на Таити», – он почему-то мечтал побывать именно на Таити. Но я сказал: «Это никак невозможно». Понимаете, в те времена, если артист уже был утверждён на роль, отказаться от съёмок было нереально. Но я устроил ему такой режим, что он успел побывать и в Америке, и сто раз во Франции, и на Таити. Съёмки продолжались десять месяцев, а стоил фильм восемьсот тридцать тысяч рублей. Это очень немного, если учесть, что в среднем односерийная картина на «Мосфильме» обходилась в полмиллиона. А у нас пять серий – как пять полноценных фильмов.

– А гонорары, видимо, были невелики? Высоцкому за его популярность надбавка не полагалась?
– У него была ставка двадцать пять рублей в день. Народный артист тогда получал пятьдесят рублей максимум. А ведь народному, с его большой квартирой и машиной, в восьмидесятые годы прожить на эти деньги было невозможно. Поэтому народные артисты тоже жили не на зарплату, а ездили по стадионам. Тогда существовала традиция давать концерты из цикла «Товарищ кино» – приезжали актёры, допустим, в Воронеж и там на стадионе давали гала-концерт. На тачанке вылетал Бабочкин в образе Чапаева, с шашкой в руках… И Володя Высоцкий зарабатывал не в кино и не в театре, а на закрытых концертах.

– «Ворошиловский стрелок» – это ваше «Не могу молчать». Подобным же высказыванием была и публицистическая лента «Так жить нельзя», правда?
– Возможно. В девяностые я долго думал, что бы такое снять. Было обидно за стариков-ветеранов, которых ввергли в нищету, да ещё и унижали словами: «Вы выиграли войну, и что? Если бы проиграли, мы бы сейчас пили баварское пиво». И мне попалась повесть Виктора Пронина, где герой – такой вот старик. Ульянов согласился на роль с удовольствием, но когда фильм вышел, все на него нападали: «Это не кино! И зачем только Михаил Александрович согласился?» Он был жутко расстроен. Но фильм показали по телевидению, после чего на него обрушилась лавина народной любви. И ему, Ульянову, исполнителю ролей председателя Егора Трубникова, маршала Жукова, – после этой роли простили то, что он оказался в компании либералов рядом с Ельциным. Его просто окутала народная любовь.



– Это, кстати, говорит о силе телевидения.
– Но и телевидение тогда не было таким бессовестным, ещё не показывали столько рекламы, не обрезали беспардонно титры. Тогда ещё не понимали, что на этом можно делать огромные деньги. Если спросить людей, в чём наша самая большая беда и кто самый большой враг, – вам ответят: телевидение.

– Многие считают, что проблема сегодняшнего отечественного кино – в беспросветности, которая преобладает в большинстве картин российских режиссёров. Вы согласны?
– Не знаю. Думаете, у меня есть ответы на все вопросы? Мир к этому пришёл, потому что нет общих целей, общество стало другим. Сегодня нет идеологии, а самое главное, нет справедливости. Торжество справедливости – это социалистическая идея, но она объединяет массы. Кстати, Европа к этим идеалам стремится больше, чем мы, у нас ни о какой справедливости и речи не идёт. У них это порой тоже перехлёстывает через край, в какой-нибудь Швеции чувство справедливости в итоге оборачивается несправедливостью. У нас же этого вообще нет, никаких идеалов, никакой идеологии. И мы этим ещё и гордимся, даже в Конституции записали: «В стране запрещена любая идеология». А значит, нет идеалов. Но если так – то нет и героев! И надо снимать кино о подонках!

– А киноиндустрия у нас в стране существует?
– Конечно. Взять «Мосфильм» – сверхсовременная техника, камеры… Индустрия-то существует, а вот кино – пока не очень. Хотя должен сказать, я совсем перестал смотреть американские фильмы, потому что мне скучно и неинтересно. Зато наше российское кино смотрю с огромным интересом и вижу много очень талантливых картин. Из последних назвал бы работы Оксаны Бычковой «Ещё один год», Веры Глаголевой «Месяц в деревне», «Левиафан» Звягинцева, картину Рамиля Салахутдинова «Белая белая ночь», фильмы «Как меня зовут», «Класс коррекции». Может, это только нам интересно, потому что эти картины рассказывают о нас. Западную публику подобное кино не очень волнует. Правда и то, что там поддерживают лишь такие картины, в которых мы предстаём в определённом свете.

– Ваш последний фильм по Сергею Довлатову, «Конец прекрасной эпохи», – он ещё в работе?
– Мы его закончили, скоро будем проверять результат на адресной аудитории. Это картина для людей, которые жили в Советском Союзе, помнят порядки и быт того времени, поэтому сначала проверим на них. «Прекрасной эпохой» и Бродский, и Довлатов называли пятнадцать лет – от смерти Сталина до 1968 года, до ввода наших войск в Чехословакию. В эти годы произошли высочайшие достижения в области науки и техники, мы запустили первый искусственный спутник Земли, что буквально шокировало весь мир: Советский Союз это сделал! Потом первый человек полетел в космос. Можно сказать словами Пушкина, которые, правда, относятся к победе над Наполеоном: «Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество!»

Вот так бились и сердца наших людей в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. Это время великих надежд дало и новое искусство. Вспомнить хотя бы новые театры – «Современник», Таганка, БДТ Товстоногова. Тогда же родилась великая советская литература: и деревенщики во главе с Астафьевым и Распутиным, и городская проза во главе с Трифоновым, и целая плеяда поэтов – Рождественский, Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, а в республиках – Чингиз Айтматов, Олжас Сулейменов, Расул Гамзатов… Вот почему это время называют «прекрасной эпохой». Хотя эпитет «прекрасная» звучит немного иронично, потому что тогда же случились и восстание в Новочеркасске, и позорная травля Пастернака, и преследование Солженицына, закончившееся его высылкой из страны. Но всё-таки это был ренессанс всех искусств. Мой фильм – снова чёрно-белый – о той эпохе и о её людях. Правда, у нас уже самый конец «прекрасной эпохи», действие происходит в 1969 году.



– А как получилось, что вы, геолог по образованию, вдруг решили, что ваше дело – кинематограф?
– В те времена все были влюблены в кино. А вообще-то, побыв студентом геологического факультета, я понял, что никакой не технарь и не естествоиспытатель, потому как вся юность прошла в самодеятельности, выпускал малотиражную студенческую газету. Так что ноги сами привели в кинематограф.

– А были картины, которые вас очень впечатлили, может быть, повлияли на выбор профессии?
– Да буквально все. Первый фильм, который я увидел ребёнком, – «Котовский». Сразу же захотелось стать таким героем. Картины, которые меня чему-то научили, так сразу и не назовёшь. Или придётся назвать всё советское кино конца пятидесятых – начала шестидесятых. Это были шедевр на шедевре, начиная с таких простых и ясных фильмов, как «Весна на Заречной улице», и заканчивая картинами «Летят журавли», «Дом, в котором я живу», «Баллада о солдате». Когда я учился, кино было и экспериментальным, и абсолютно свежим. Причём не только советское, но и итальянское, французское, американское, польское. Так что я благодарен за то, что родился в эту прекрасную эпоху.