– Когда вы поступали в ГИТИС, могли представить, что спустя годы возглавите здесь мастерскую на факультете эстрады?
– Нет, конечно! Однако педагогическая жилка во мне чувствовалась: постоянно хотел кому-нибудь что-то подсказать и посоветовать, чему-то научить. Так было, когда учился на актёрском факультете в ГИТИСе и когда занимался в самодеятельности. Казалось, если сидишь в зале и наблюдаешь за работой другого человека, то всегда лучше знаешь, как точнее ему сыграть. Но потом сам выходишь на сцену, и помочь уже некому. (Смеётся.)

– Тогда была другая эпоха, с тех пор многое поменялось. Изменился ли сам ГИТИС?
– Не знаю, может быть, дверь в вуз открывается с другой стороны. Появился автомат на первом этаже, можно купить чашечку кофе. Но что касается человеческой природы студентов, их стремления к лицедейству – это неизменно.

– Интересно, когда набираете курс, способны ли вы увидеть, кто из ребят может стать звездой?
– Нет, я не могу это предугадать. Даже если постараюсь, всё равно ошибусь. То, о чём вы меня спрашиваете, относится к такому сакральному понятию, как судьба. А вмешиваться в законы судьбы опасно: она может отомстить за то, что суёшь нос не в своё дело. Такие вопросы решаются самой жизнью, и надо с этим смириться.

– Я спросила у студентов, какими бы словами они охарактеризовали своего мастера. И вот какой получила ответ: ранимый, внутри – оголённый нерв, но не показывает этого, и главное – всегда стремится к самопознанию. Вы согласны с этим?
– Мне очень приятно, что хотя бы последнее определение не совпадает с действительностью. Я давно уже прекратил стремиться к самопознанию. (Смеётся.) Шучу, конечно. Самопознание – это главная идея творчества. Тут ничего не поделаешь. Как только ты перестаёшь познавать себя, мир в себе и вокруг – тебе хана. Тогда ты перестаёшь художественно осмысливать жизнь.

– Вам посчастливилось работать с Эльдаром Рязановым. Каким он запомнился?
– Светлым. Интеллигентным. Отчаянно талантливым. Вот человек, который познавал мир до последней секунды своей жизни! И умел удивляться ему, как подросток! Я никогда не видел его в депрессивном состоянии. Он смотрел на мир с широко открытыми глазами. Что мне в нём нравилось – так это любовь к творчеству артиста. Я редко встречал это среди кинорежиссёров такого уровня. Конечно, режиссура – жёсткая профессия, но вовсе не обязательно быть диктатором. Ходит такая байка. Один известный оператор во время съёмок попросил актёра отойти немного в сторону, чтобы не загораживать предметы в кадре. Ещё чуть-чуть, ещё – вот так, стоп, замечательно! Потом попросил режиссёра подойти и посмотреть, что получилось. Тот воскликнул: «Но ведь теперь не видно артиста!» Оператор ответил: «Ну и что, и без него хорошо». У Эльдара Александровича не было этого качества, которое часто встречается в кинематографе, – презрения к артисту. Он любил актёра и доверял ему, знал, что человеческая личность в нашем деле имеет самое большое значение. Понимал, что, если не будет контакта с артистом, никакая концепция не спасёт картину.



– А от работы с Людмилой Гурченко в фильме «Белые одежды» какое осталось воспоминание?
– Самое светлое. Сейчас, когда её с нами нет, некоторые люди пытаются выставлять замечательную актрису не в лучшем свете. Это подлая манера – ходить по трупам и, простите за выражение, что-то вякать, не имея на это никаких оснований. Даже если случались моменты, когда у человека сдали нервы, – зачем сейчас об этом рассказывать как о главном качестве актрисы? Гурченко была великой. И раньше, и сейчас мало актрис такого яркого синтетического дарования. В ней сочеталось умение играть, танцевать, петь. И делала она это превосходно. Каждый артист должен уметь выполнить любое творческое задание. И я воспитываю своих учеников в том же духе. Гурченко – реальное воплощение настоящей артистки. А какой страстной она была в кадре и на сцене! Ермолова ей в подмётки не годилась. Кстати, в «Белых одеждах» можно увидеть её собственное решение роли, когда героиня прикована к постели. Здесь Людмила Марковна не могла по роли ни танцевать, ни петь – оставалось только актёрскими средствами передать боль несчастной женщины, артистки оперетты. И как она это сделала! Не думаю, что, если бы эту роль играла другая актриса, она смогла бы поднять картину на такой высокий уровень драматизма.

– В какой-то мере линии жизни героини этого фильма и самой Гурченко пересекаются. Вы верите в мистику, в то, что роль влияет на судьбу актёра?
– Есть такое мнение. Но, на мой взгляд, оно говорит об узости мышления. Судьба каждого человека индивидуальна и неповторима. Если судьбы похожи, это просто совпадение.

– Вы сыграли Гамлета на сцене Театра имени Станиславского. Лоуренс Оливье, к примеру, готовясь к данной роли, понизил тесситуру голоса, поскольку понял, что Гамлет не может говорить тенором. А что предприняли вы?
– Я понял, что предстоит большая работа. И, перед тем как приступить к репетициям, выучил все монологи, которыми изобилует текст. Зубрил, пока находился с семьёй в отпуске в Болгарии. Поэтому мне было легко работать с режиссёром: текст сразу ложился на роль, мне не приходилось тратить время и силы на запоминание.



– А вы мечтали об этой роли?
– Нет, здесь я всех разочарую. Я вообще не мечтаю о ролях – у меня очень много работы, могу сказать это без ложной скромности. И мне её всё время предлагают и предлагают. (Смеётся.) Кажется, все уже забыли о моём существовании – ан нет. Постоянно звонят: «Давайте вы сыграете!»

– А о чём вы тогда мечтаете?
– Мечтаю, чтобы все мои близкие были здоровы, – вот эти мечты одолевают меня каждый день. Каждое утро просыпаюсь с мыслью о внуке, дочке, сестре.

– Ваша дочь тоже окончила ГИТИС, но продюсерский факультет.
– Она сама выбрала эту стезю. Причём, определяясь с профессией, Ника не руководствовалась модой. И мы с женой не предпринимали никаких усилий, чтобы повлиять на её выбор.

– А какие склонности у вашего внука?
– Недавно ему исполнилось четыре года. Он артистичен – это ясно. Видно, что склонен к лицедейству. Ну ещё бы! Это у него, наверное, уже в крови. Его папа, Павел Акимкин, – тоже актёр. Я буду только рад, если всё, что произойдёт в жизни внука, станет его самостоятельным выбором. Я сделаю всё, чтобы не помешать ему самому определять собственную судьбу. Даже уговорил его родителей не вмешиваться. Дети сами должны идти по жизни. Хотя иногда человеку кажется, что он страшно одинок, что Бог оставил его. Но он заблуждается. Это похоже на ситуацию, когда ребёнок делает первые шаги. Для этого родителям нужно отпустить руку. Однако при этом малыш должен знать, что папа или мама находятся рядом и не дадут ему упасть.

– И часто с вами случались подобные ситуации?
– Часто. У меня была прекрасная жена. Она мне заменяла всё и вся. Я полностью был охвачен её великодушием. В этом смысле помощи получал предостаточно.

– Два года назад у вас случился юбилей, вам исполнилось шестьдесят лет. Как отмечали?
– Пришли все мои студенты. Это стало главным подарком! О некоторых я ничего не знал – где они, что с ними. Всё-таки было уже много выпусков. А тут пришли абсолютно все. Это незабываемо. Их поделки, игры, номера, которые они придумали, произвели на меня огромнейшее впечатление. Это лучше, чем всякие панегирики и бесконечные осанны, которые обычно поют юбиляру. Хулиганское поздравление моих учеников – лучший подарок. Этому я их учил и учу.

– Вы можете назвать курс своей семьёй?
– Я бы не стал так говорить, потому что семья предполагает пожизненную ответственность. И, после того как выпускаю курс, моя ответственность за ребят прекращается. Повторюсь: в права вступает сама жизнь, и я не имею права ей мешать. Конечно, в некоторых случаях могу поддержать своего выпускника, нужным звонком, например. Но мне кажется, после нескольких лет тесного взаимодействия с мастером курса человек должен уйти в одиночное плавание.

– Следите за судьбами выпускников?
– Да, и они сами пишут, звонят. Один из моих учеников работает в Париже, другой – в Нью-Йорке. Сэсэг Хапсасова получила «Хрустальную Турандот» за роль Джульетты в спектакле Панкова. Многие организовывают свои коллективы, кто-то работает в Театре Стаса Намина, где можно проявить музыкальный талант. Это и есть жизнь молодого артиста, и так работает весь мир. Закончится один проект – начнётся новый. Но если с актёрской профессией не получается, идут в таксисты, бармены и не считают это зазорным. Вот где, извините, идёт проверка на вшивость.



– Вы недавно вернулись из Израиля. Чем вы там занимались?
– Я отдыхал и готовился к показу одного проекта – чтецкой программы с моей любимой актрисой Ольгой Прокофьевой. Это замечательная работа по стихам Беллы Ахмадулиной, прозе Аверченко и Тэффи – казалось бы, несоединимых авторов. Ещё у нас звучат песни Окуджавы, Вертинского. Ездим с этой программой по России. А вот Израиль сам пригласил нас. Сейчас идёт подготовка концерта. Я люблю отдыхать в Израиле. Мне нравится этот уголок земли, я так его и называю – «недалеко от Бога».

– Вы были в храме Гроба Господня?
– Да. Мне нравится, что в этом древнем храме нет украшений и позолоты. Храм, куда можно прийти и почувствовать себя наедине с Богом. Это всегда прекрасно. Мама меня крестила, когда мне было два-три месяца.

– От чего зависит ваше настроение?
– Прежде всего – от окружающих людей. Испортить или поднять настроение может только мне подобный. И настроение никогда не зависит от погоды.

– И если собеседник в плохом настроении, это на вас повлияет?
– Да.

– А вы не выстраиваете барьеров?
– Я не успеваю. (Смеётся.)

– Как вас звали в детстве?
– Меня в армии звали Сеней, даже не знаю почему. Откуда-то взялось это – Семён, Сеня. Кличка на актёрском факультете – Дуся. Потому что я всех студентов-артистов называл Дуськами. Они бегали вокруг, а я говорил: «Дуськи, ну-ка идите сюда!» Так меня и прозвали.

– Какие черты характера помогли вам сделать карьеру?
– Я думаю, что одна черта помогает всем – это любовь к труду. Я не хвастаюсь. Трудолюбие – очень важное качество, без которого действительно не вытащишь рыбку из пруда. Я называю это даже не трудолюбием, а именно любовью к труду. Потому что надо любить то, что ты делаешь. И тогда карьера сложится.

– А какие черты характера помешали вам в карьере?
– Их много! И мне стыдно все перечислять. Чаще всего мешала леность. Казалось бы, работы всегда было много, но я успевал лениться, относился к делу кое-как. Вообще в жизни много плохого именно из-за этого человеческого качества.

– Что самое сложное в актёрской профессии?
– Удержаться в ней. Очень легко скатиться в непрофессионализм.

– А в существовании на сцене?
– Убедительность исполнения.

– У вас узнаваемый тембр, вам это всегда помогало?
– Серьёзно? Не знал об этом. Конечно, для артиста хорошо, когда голос узнаваем. Голос Караченцова никто не спутает. Голос Леонова – тоже. Я уже не говорю о женщинах! Это индивидуальность, личностная уникальность. Вы всегда узнаете голос Татьяны Самойловой. А сейчас трудно отличить одну актрису от другой. Раньше театральные школы воспитывали личность, а сейчас просто дают набор навыков.

– В наше время не снимают кино уровня легендарных советских фильмов. Как вы думаете, когда этот период закончится и наш кинематограф возродится?
– Когда в нашей стране наконец поймут, что кинематограф – это не только искусство, но ещё и бизнес. А у нас почему-то всё превратили в забаву на государственные средства. Но деньги нужно уметь зарабатывать самостоятельно, чтобы снова вкладывать в кинопроизводство. Когда это поймут, начнётся настоящая работа. А пока русский кинематограф – это зачастую лёгкая нажива для малоталантливых людей. Но и роль государства я не умаляю.