Разгар лихих девяностых. Весенний солнечный день. Пятница. Предчувствие выходных. Многообещающая трель телефона.

– Вовчик! – кричит в трубку солист балета флотского ансамбля Лёха. – Я из Германии вернулся! Привёз видак и кассеты с немецким кино, бери бухла побольше и скорее приезжай!

Да, флотский ансамбль песни и пляски сегодня вернулся из турне по Германии, об этом я уже прочёл в газете. Но чтобы сразу так… А впрочем, почему бы не расслабиться? Недаром мои сотрудники говорят: «пятница – развратница». До конца рабочего дня оставалось четыре часа, но не отпрашиваюсь: репутация трудоголика позволяет время от времени исчезать из госпиталя по своему усмотрению.

Закрываю кабинет, прощаюсь с сотрудниками, выхожу во двор, и – опаньки – собственной персоной Гарри Иванович, молодой, как и я, подполковник с усами известного кинорежиссёра, великий жизнелюб и людовед.

– Володенька, дорогой мой, чую, ты не просто так сваливаешь со службы в такую рань.

Не умею врать и честно признаюсь. Гарри Иванович радостно восклицает, что тоже хочет оценить неповторимый колорит немецкого кинематографа. Предлагает свою машину и берёт на себя половину гастрономических расходов. Мы дружно идём к выходу, но…

На крыльце рентгенологического отделения греется на солнышке молоденькая доктор Маша, лейтенант медицинской службы, единственная дочь грозного флотского адмирала.

– Мальчики! – кричит нам Маша. – Мальчики! А вы куда так рано?
– Смотреть немецкое кино, – нарочито прямолинейно отвечает Жизнелюб.
– Ой, и я хочу! Немецкое? А о чём?
– Все немецкие фильмы об одном и том же, – отвечает Гарри Иванович. – А вам, юная леди, уже исполнилось восемнадцать?
– Мне двадцать три! – обижается девушка. – Возьмите, ну возьмите же меня с собой!
– А папа не отправит нас на гауптическую вахту за растление младшего по званию?
– Слово офицера! – вопит Маша.

Покидаем госпиталь втроём, два подполковника и лейтенант, на «девятке» Гарика-жизнелюба. В гастрономе покупаем пять бутылок шампанского, две бутылки водки и шоколадку для Маши.

Сегодня порно общедоступно, и его любитель в лучшем случае вызывает жалость, но тогда! Вспомнилось, как в Средиземном море мы ночью собрались в кают-компании едва ли не всем офицерским составом, свободным от вахты. До боли в глазах пялились в телевизор, щёлкали переключателями западных каналов. Замполит отчаянно вращал над головой домашнюю антенну, пытаясь поймать трансляцию. И вот успех.

– Ноги, голые ноги! – завопил кто-то. – А вот и задница! Так она ж раком стоит, крути, Никитич, крути!

Наконец замполит Никитич выбрал удачный ракурс для антенны, изображение наладилось, и мы увидели, что никакая это не порнушка, а соревнования по греко-римской борьбе.

Уже поддатый Лёха встречает нас в тельняшке и семейных труселях, испуганно таращится на девушку:
– Эт-то хто?
– Лейтенант-рентгенолог, – представляет Машу Гарик. – Свой человек. В доску свой

С первых кадров зрачки у Маши расширяются до размера десертных тарелок, и Гарри Иванович заставляет её залпом выпить стакан шампанского. Лёха пьёт шампусик пополам с водкой, это называется «северное сияние».

Итак, фильм первый. Провинциальный тирольский театр. Самодеятельные актёры, вальяжные бюргеры с жёнами в зале. На сцене ссора из сельской жизни: старуха бранит старика за то, что пришёл с рыбалки без улова. Склеротичный дед то и дело забывает слова своей роли.

Молодая суфлёрша громко подсказывает полуглухому деду. Голова её в специальной будке на полу сцены, а туловище и красивые ножки – внизу. Действие переносится под сцену. Пока суфлёрша диктует старику роль, похотливый осветитель забирается ей под юбку и… По мере развития действия суфлёрша приходит в неистовое возбуждение и начинает выкрикивать уже не слова роли, а то, что у неё в лоне накипело. Полоумный дед вначале испуганно прислушивается, а затем победно вопит то же самое. Его партнёрша в шоке. Публика в зале настораживается. Кульминационный момент.

– О, майн либе! – вопит суфлёрша вперемешку с какими-то тирольскими непристойностями и с грохотом проваливается вниз под сцену.

Потрясая спиннингом, старик вопит то же самое. Бабка-партнёрша падает в обморок. В зале овация. Бюргеры срываются со своих мест и бегут качать старика.

Конец.

– Ужас! – восклицает Маша, и ей наливают второй стакан шампанского.
– А у нас и не такое было с немецкими балеринами, – заводится Лёха, и Гарик-жизнелюб затыкает его очередным стаканом «северного сияния».

Фильм второй. В кабинет большого начальника входит делегация просителей: три тщедушных мужичка и двухметровая худющая фрау. По всему видно, что дело безнадёжное, а начальник очень строг. Дрожащая делегация подходит вплотную к столу и кладёт перед боссом бумаги. Тот смотрит на них, и чувствуется, что с грозным шефом происходит нечто непонятное.

Действие переносится под двухтумбовый стол. Там сидит секретарша и ласкает начальника. Тот плывёт, но из последних сил старается держаться. Делегация в страхе смотрит то на бумаги, то на босса. Кульминация! Начальник закатывает глаза, вопит «О, йа, йа!», а потом хватает огромный маркер и начинает исступлённо подписывать документы, все подряд, многократно, вдоль и поперёк текста. Делегация хватает бумаги и убегает из кабинета. Начальник в изнеможении сползает под стол к секретарше.

Конец.

– Хи-хи! – говорит Маша, и ей наливают третий стакан шампусика.
– А вот мы с ен-мец-ки-ми бу-ле-рин-ами… – заплетающимся языком бубнит Лёха, а Гарри Иванович вливает в солиста ещё стакан «сияния».

Фильм третий. Лесное озеро, дорога, густые заросли камыша. В камышах лежит рельефный тестостероновый порноактёр и занимается самоудовлетворением. К озеру подъезжает кабриолет, останавливается на развилке двух дорог. В автомобиле две молодые супружеские пары. Парни разворачивают топографическую карту и спорят, куда сворачивать – направо или налево.

Проходит полчаса. Парни спорят. Девушки начинают зевать, потом вылезают из машины, смеясь, идут в камыши по малой нужде и находят там тестостеронового мачо. И тот начинает их любить. Да так сильно и куда попало, что, кажется, мужья вот-вот прибегут на страстные визги своих половинок. Однако мужья продолжают ожесточённо спорить, направо или налево сворачивать. Мачо распаляется вовсю, а девушкам, похоже, это нравится.

– О-го-о! – потрясённо восклицает Маша, и Гарик наливает ей четвёртый стакан.
– А-а-а! – Лёха срывается с места, подбегает к телевизору и тычет в экран пальцем. – Смотри, рентгенолог, смотри! Это и есть настоящая жизнь!

Затем хозяин дома зачем-то лезет на стол, снимает трусы, падает и больно ударяется об угол тахты.
Конец.

Невменяемую Машу мы отвезли домой, прислонили к двери родительской квартиры, трижды нажали кнопку звонка, ретировались и замерли этажом ниже. Было слышно, как открылась дверь и адмиральша, Машина мама, грозно спросила:
– Где ты была?
– В к-кино, – ответила дочь.

Вслед за этим раздался звук падающего тела.

Потом отвезли Лёху в госпиталь, где дежурный травматолог диагностировал у солиста перелом ребра.

– Володенька, дорогой мой! – сказал Гарик-жизнелюб, когда мы вернулись в машину. – Ты сейчас живёшь один? Отлично! Гарри Иванович знает двух прехорошеньких ветрениц, которые не дадут нам завянуть. После немецкого кино здоровому военно-морскому телу необходимы наши национальные реалии. Видит бог, Гарри Иванович сегодня стремился в семью, рассказать детям сказку, почитать классику в мягком свете бра, но… Коллизии, Володенька, извечные мужские коллизии.

Прошло немного времени, и видеомагнитофоны стали обычной вещью в каждой мало-мальски обеспеченной семье. Смотреть порно теперь неприлично, и люди стали делать это так укромно, как в цивилизованном мире принято справлять нужду.

17 лет спустя я повстречал Машу на центральной улице нашего южного города. Солидная женщина-подполковник спешила со службы домой.

– Ой, Вовочка! – воскликнула Маша и бросилась обниматься.

И тогда я зашептал ей в ухо, как Мефистофель:
– Смотри, рентгенолог, смотри-и-и!

И мы расхохотались. Потом за столиком уличного кафе распили бутылочку ледяного брюта.

– А знаешь, – сказала мне слегка захмелевшая дама-подполковник. – Вот я себя всю жизнь к чему-то готовила: к замужеству, к родам, к диссертации, к ранней военной пенсии, а оказалось… Прав твой приятель Лёха: там, на экране, и была та самая настоящая жизнь! Кстати, как он поживает?
– Помер Лёха, – ответил я. – Ушёл на раннюю балетную пенсию, спился и помер. Настоящая жизнь, она, знаешь ли, для здоровья небезопасна.