СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Нежный возраст Триллер с пятнами на подоконнике
Триллер с пятнами на подоконнике
05.09.2016 17:53
Выход за территорию лагеря категорически запрещён

Триллер с пятнами на подоконникеПромозглыми осенними вечерами, когда в домах горожан ещё не включили отопление, мне часто вспоминается пионерское лето. И не одно. Одиннадцать лет я отдыхал в лагере «Огонёк» – от первоклашки до выпускника средней школы.
Там познавался мир. Первый настоящий друг, первая сигарета, первый глоток вина, освоение гитары и приёмов карате. Романтические посиделки у ночного костра, танцы до упаду, индийские фильмы в клубе. Первая влюблённость. Ночные объятия, трепетное девичье тело и первый неумелый поцелуй. Вернёшься мыслями в прошлое и поневоле ловишь себя на том, что глупо улыбаешься, а в сердце разливаются тепло и нежность. Старею, что ли?

Где-то в завалах на чердаке деревенского дома затерялась древняя канцелярская папка с тесёмками. В ней – плотная пачка пожелтевших грамот и благодарственных листов. По неизвестной причине с самого малолетства меня выдвигали на руководящие посты. Уже в семь лет, в первый же приезд в лагерь, был назначен командиром младшего, пятого отряда «Светлячки». За что получил первую в жизни поощрительную грамоту. Вероятно, воспитатели и вожатые таким образом старались направить мою хулиганскую энергию в мирное русло. Не всегда получалось.

За территорией лагеря в плену многолетних ив текла смирная речушка Рожайка. Выход за территорию без сопровождения взрослых был категорически запрещён. Надо ли говорить, как мы стремились на речку. Ведь там на ветвях одной из могучих ив крепилась мечта любого пацана – тарзанка. На прочном канате мы с гиканьем летали над водной гладью.

Лагерным горнистом я стал лет в двенадцать. Вообще-то в радиорубке имелся магнитофон с записями всех пионерских сигналов. Но начальство предпочитало, чтобы на мероприятия пионеров собирал живой горн.

Когда мне было четырнадцать, выпили мы ночью портвейна. Откуда взялась бутылка, не помню. Нам на семерых её хватило за глаза. Окосевшие, куролесили до рассвета. Так что разбудить меня утром не могли никакими силами. Пионеры во всех отрядах давно встали, но без сигнала к побудке запрещалось выходить из корпусов.

А воспитателем в первом отряде у нас был Валентин. Уникальный мужик: два метра росту, косая сажень в плечах, кряжистый, как старый дуб. И силищи неимоверной. Четырежды мастер спорта. Завернул он меня, похмельного, в одеяло, вынес на крыльцо, сунул в руки горн. Гуди, говорит. Кое-как сумел издать на инструменте пару звуков, похожих на поросячий визг. С дикими хохотом пионеры выскочили из корпусов. Валентин бережно отнёс меня в койку, где я проспал до обеда.

А ещё мы с горнистом из соседнего лагеря устраивали вечерами долгие перепевы, минут по пятнадцать повторяя друг за другом последние ноты сигнала: «Спать, спать, по палатам!» Пока либо его, либо меня не затыкали вожатые.

Когда я вышел из пионерского возраста, то приехал в лагерь дискотечником – танцы пионерам устраивать. Дай, думаю, заодно кружок горнистов и барабанщиков возглавлю. В первое же занятие пионеры устроили настоящее светопреставление: немузыкально дули разом в четыре горна и стучали в шесть барабанов. Меня хватило ровно на десять минут. После чего занятие было закончено и кружок закрыт.

В середине смены в лагере случался родительский день. Соскучившиеся родители выгружались из автобусов с внушительными сумками. В этот единственный день нам разрешалось покинуть территорию лагеря. Невозможно было найти в окрестностях свободного куста – под каждым сидели пионеры в окружении заботливых мам и пап, бабушек и дедушек. Мы до икоты объедались фруктами и ягодами, особо прожорливых родители пичкали домашними пирогами и советским дефицитом – сервелатом, шпротами, шоколадом. Разводились костерки для шашлыка, втихаря разливалась по стопкам водочка.

К вечеру набравшиеся впечатлений поддатые родители уезжали на тех же автобусах домой, а мы, нагруженные пакетами с фруктами и ягодами, наотрез отказывались идти на ужин. Особо запасливые пионеры брели в общую кладовую, где в индивидуальных чемоданах хранилась запасная одежда. В эти чемоданы складывались пакеты. Многие о них забывали, так что через несколько дней в кладовой стоял стойкий хмельной запах от забродивших вишен и груш.

Кстати, кормили в «Огоньке» от пуза. Лагерь построили и содержали два богатых подмосковных совхоза, и на прокорм детей своих сотрудников они никогда не скупились. Не припомню, чтобы кто-то обратился за добавкой и ему отказали в лишней чашке какао, куске сыра, котлете или салате из вкуснейших совхозных помидоров.

Наш вожатый Миша умел рассказывать на ночь всякие ужасы. В корпусе располагались четыре палаты по десять коек: две – мальчиковые, две – девчоночьи. Так что Мишу буквально рвали на части. После отбоя зверски уставший за день, хронически не высыпавшийся Миша, которого, как мы знали, ждала в соседнем корпусе противная, но симпатичная вожатая Лариска, устраивался на стуле и загробным голосом начинал:
– В одном пионерском лагере ещё весной, перед приездом пионеров, сделали ремонт…

На угловой койке кто-то прерывисто и нервно вздыхал.

– …и в одной палате на подоконнике осталось два пятна от красной краски, – вполголоса гнусил Миша. – В первую же ночь из этих пятен полезли толстые-претолстые канаты цвета свежей крови. Постепенно они превращались в руки, которые душили пионеров и утаскивали их в подоконник…

К этому моменту в палате слышался стук зубов. Особо впечатлительные пацаны прятались под одеялами. Мне, традиционно занимавшему койку у окна, хотелось орать дурным голосом. Только сосед и закадычный друг Лёшка Дудин, боявшийся разве что крапивных зарослей за туалетом, давно вырубился и посвистывал носом во сне.

Наутро все втихаря друг от друга изучали подоконники на предмет засохшей краски. Особенно тщательным образом подоконник осматривал, конечно же, я. Пятен не было. Но после отбоя, когда в палате гасили свет, становилось не по себе. Несколько смягчали ситуацию визг и причитания, доносившиеся из соседней палаты. Там Миша рассказывал девчонкам триллер о кровавых пятнах.

Но вообще эта история заканчивалась у него банально. Пятна просто закрасили белой краской – вместе с ними исчезли и ночные кровавые руки. Правда, украденных пионеров вернуть так и не удалось.

Самым интересным приключением в лагере всегда считалось намазывание девчонок зубной пастой. После отбоя каждый, кто принимал участие в вылазке, прятал под мышку тюбик и терпеливо его грел. Ждать приходилось часа два, чтобы все угомонились. Вожатый Миша уходил к противной Лариске, и в лагере устанавливалась полная тишина.

К этому времени половина «мазальщиков» вовсю дрыхла, забыв об уговоре не спать. Но четыре стойких пионера, крадучись, как команчи на тропе войны, просачивались в соседнюю палату и мазали девчонок. Согретая под мышкой тёплая паста мягко ложилась на нежные щёки и шеи.

Однажды в отместку девчонки измазали в числе других и меня. Честно скажу, более гадкие ощущения при пробуждении трудно себе представить. Запах чудовищный! Засохшая паста на физиономии, подушке, одеяле…

Один из пионеров, использовав всю пасту, не придумал ничего лучше, как заменить её сапожным кремом в тюбике. Тумаков мы ему, конечно, надавали за нарушение этики. Но несчастная измазанная девочка до конца смены проходила с аллергическими прыщами на щеках.

В моём классе училась девочка с редким в то время именем Вероника. Отличница, пионерский и комсомольский вожак – в общем, вся из себя такая примерная. Не красавица, но миловидная. Острая на язык, подчёркнуто неприступная, она вертела влюблёнными пацанами как хотела, меняя их чуть ли не каждый месяц. Несколько раз её благосклонностью пользовался и я. В последний раз это случилось в «Огоньке».

Нам было уже по шестнадцать. Я по вечерам вёл дискотеки для пионеров, она в роли вожатой нянчилась с малышнёй. По ночам мы уединялись в детском деревянном домике напротив корпуса четвёртого отряда. Болтали о всякой ерунде, обнимались, признавались в любви. Поцелуи казались мне вздором – прислониться друг к другу губами? Чепуха какая! Но Вероника научила целоваться по-настоящему. Оказалось, приятное занятие. Тот июль выдался холодным. На всю жизнь запомнилось: серенькое раннее утро, прикосновение её груди, ласковые губы и плотные слои тумана за окнами домика.

Расходились часов в пять – с распухшими губами, истомлённым сердцем и ревущей внутри гормональной бурей. Мне-то что! Прокукарекал в горн сигнал «подъём» – и спать до обеда. А Веронике, бедняге, целый день приходилось валандаться с пионерами. Однако в назначенный час она опять приходила ко мне в домик.

Так продолжалось несколько ночей подряд. Но однажды я напрасно прождал её часа два. Сжигаемый ревностью и обидой, решительно зашёл к ней в вожатскую комнату. Вероника, свернувшись калачиком, спала прямо в спортивном костюме на казённом покрывале, наброшенном на кровать. Собралась ко мне, но сон оказался сильнее любви. Губы были доверчиво приоткрыты, длинный пшеничный локон завитушкой лежал на щеке. Обида погасла мгновенно. Выключив на тумбочке ночную лампу, я на цыпочках удалился.
А на следующий день случилась катастрофа.

Проводилось мероприятие под названием «Город мастеров». Пионеры накануне лепили поделки, рисовали, клеили, вырезали по дереву. Комиссия во главе с «королём» должна была пройти по всем отрядам и выбрать лучшие работы. «Королём» начальство назначило меня.

Замотали в штору, которая изображала мантию, на голову нацепили картонную корону, на ноги напялили русские остроносые сапожки из каких-то пыльных запасников. Для пущей убедительности соорудили бороду и усы из распушённых обрезков капроновых верёвок для сушки белья. Глядя на меня, старшие пионеры ржали как жеребцы. Младшие же поверили в сказку, заискивающе показывали мне свои неумелые, но трогательные поделки. Королевская свита, состоявшая из пары вожатых и директора лагеря, выбрала лучшие работы. Мне оставалось вечером, перед дискотекой, торжественно наградить их авторов призами.

Взгромоздился я на сцену, открыл было рот, чтобы начать награждение, и тут увидел в углу трёх незнакомых девчонок. Одна из них сразила меня наповал, как умелый китобой одним ударом гарпуна поражает косатку.

Неземной красоты была девочка. Огромные карие глаза, точёная фигурка, коротко стриженные смоляные волосы, грациозный наклон головы, милая улыбка с ямочками на щеках. Мне стало невыносимо стыдно и душно в шутовском наряде. Скороговоркой отбарабанив имена лучших умельцев в «Городе мастеров» и за минуту вручив им два десятка призов, я умчался переодеваться.

По негласной традиции первой композицией, которой открывалась каждая дискотека, была заводная песня «Огонёк в ночи» группы «Сикрет сёрвис». Это ж, считай, про наш лагерь поют! К удивлению пионеров, я поставил первой песней бессмертный «Сувенир» Демиса Руссоса. И тут же пригласил на танец незнакомку. Все медленные танцы в тот вечер были наши – а их я, вопреки традиции, ставил чаще.

После дискотеки пошёл провожать Олю. Она жила совсем рядом, в пансионате «Сосновый бор», где её мама работала бухгалтером, а отец – водителем.

Кто-то из многочисленных свидетельниц тут же рассказал о моих безумствах Веронике, которая на дискотеки не ходила. Той же ночью Вероника, напрасно просидев в домике, пыталась вскрыть вены. Тупой перочинный ножик и случайно заглянувший в домик ночной сторож Лёша спасли ей жизнь. Наутро Веронику на директорской «Волге» увезли домой.

Подростковая любовь и жестокость часто идут рука об руку. Конечно, мне рассказали о страданиях любимой ещё вчера девушки. Душа в ответ не издала ни звука – она изнывала от нового чувства, ждала вечера. Ведь мы с Олей договорились пойти на речку Рожайку.

Наши отношения так и остались платоническими. Тогда я не понимал, что вообще-то даже не нравлюсь Оле. Ездил к ней целых два года, до самой армии. При встречах она была подчёркнуто улыбчива, обходительна, но строго держала дистанцию. Потом я буквально засыпал её романтическими письмами. Скупо, без эмоций, но она старалась отвечать на каждое. Прислала несколько своих фотографий, и каждая последующая всё сильнее приводила меня в замешательство. Последняя, перед самым дембелем, просто поразила. На ней была совсем незнакомая девушка, с округлившимися лицом и фигурой, жёстким взглядом и искусственной улыбкой.

Вернувшись домой, конечно, поехал к ней. Оля напоила чаем с плюшками, поговорили о том о сём. В тот день я впервые осознал, насколько это больно, когда любимая не отвечает на твоё чувство и не ответит никогда. В заключение Оля достала из шкафа толстую пачку писем:
– Это твои, все до единого, – и протянула их мне.

На пустынной остановке рейсового автобуса я сжёг письма в урне. Кажется, плакал.

Был поздний вечер, последний автобус запаздывал. А в ста метрах, за остановкой, погребённый в декабрьских сугробах, отдыхал от давно уехавших пионеров мой «Огонёк» в ночи. Ждал следующего лета, новых гомонящих орд, их приключений и хулиганских выходок, трогательных влюблённостей.

…Казалось, уже никогда не вернусь туда, но однажды это случилось. Хотелось пройти по территории, вспомнить. Ворота оказались наглухо закрыты, за высоким забором грохотала строительная техника. Вышедшие покурить рабочие поведали, что «Огонёк» купил известный с советских времён певец, а ныне ещё и депутат. Теперь, дескать, это поместье его молодой жены, с огромным коттеджем, банным комплексом, вертолётной площадкой и прочими радостями состоятельных людей.

Так спустя целых тридцать лет неудавшимся свиданием с «Огоньком» закончилась для меня пионерская жизнь.

Ярослав ТКАЧ
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №35, сентябрь 2016 года