Раиса Тихоновна Лепёхина много на своём веку повидала и пережила, потому ей голову не заморочишь, баки не забьёшь и на кривой козе не объедешь. Но народ нынче такой гнилой пошёл, что приходится всё время быть начеку и вести жизнь хлопотную и утомительную.

По понедельникам она, хоть и пенсионерка, всегда ходит на биржу труда. Берёт талончик, занимает очередь и, устроившись на неудобной банкетке, тяжело вздыхает:
– Это же сколько людей без дела толчётся, уму непостижимо! В моё время на каждом углу объявления висели: «Требуется. Требуется». Рабочие по сорок лет к одной проходной по гудку ходили. А сейчас молодые, здоровые, с образованием, а трудиться не желают. Вот вы, женщина, на завод пошли бы?

Модно одетая девушка лет двадцати пяти с тонкими чертами лица нервно оглядывается.

– Это вы мне?
– Вам-вам, женщина, – Раиса Тихоновна принципиально использует это обращение. Пусть привыкает! А то взяли моду – до седых волос в девушках ходить.
– Я по специальности биолог, – смущённо оправдывается её юная собеседница. – Что мне на заводе делать?
– Биолог она! – фыркает старуха. – А ты государство спросила: нужны ему биологи? В школе тебя учили бесплатно, потом в институте пять лет дурака валяла, а теперь на биржу пришла: пристройте меня. Небось ещё и пособие просить будешь. А на производство предложат пойти, так в амбицию бросишься: я, мол, биолог.
– Чего ты, мать, на девушку наехала? – неожиданно заступается слегка потрёпанный мужичок лет сорока. – Я, к примеру, сам с завода, слесарь четвёртого разряда. А тоже без работы.
– Значит, такой слесарь, – рубит с плеча Лепёхина. – У нас на заводе путёвых слесарей на руках носили. Ко всем праздникам премии, пайки, квартиры вне очереди. Виктора Стасюка даже круизом заграничным наградили.
– Меня, может, тоже на руках носили, – подбоченивается мужичок. – Вот только завод медным тазом накрылся вместе с директором. Полтыщи человек на улицу выкинули и не глянули, слесарь ты там или токарь.
– Значит, работали плохо. Бракоделы! – выносит уничижительный вердикт пенсионерка и с кряхтением поднимается: подошла её очередь.

В кабинете румяной инспектрисы Вареньки она требует перечислить все имеющиеся вакансии и, с подозрением глядя на девушку, резюмирует:
– Опять вы для меня ничего не нашли. Для своих так, небось, место сразу подбираете, а если кто с улицы пришёл, так сиди, бабка, на голую пенсию.
– Ну почему же, – робко возражает Варенька, – вот нужна консьержка, кстати, от вашего дома недалеко.
– Это чтоб я сутки в подъезде на сквозняке сидела? – оскорблённо поджимает губы Раиса Тихоновна. – Годы мои не те, чтобы, как макака, на стуле вертеться. Ты мне нормальную работу предложи.

Лепёхина свято убеждена, что где-то до сих пор клеят коробочки и собирают авторучки на дому, но Варька пристраивает туда своих, может быть, даже и за взятки. Вон одета как картинка. Это с какой такой зарплаты? Беседа с инспектрисой заканчивается жалобой на её бездушие и формальный подход. Бедная Варя из-за этого в очередной раз останется без премии. Ну и что? Пусть знает, что Лепёхина себя в обиду не даст.

По вторникам Раиса Тихоновна посещает поликлинику. Приходит к кардиологу, получает направления на кардиограмму и анализы. Неукоснительно всё сдаёт и является через неделю, чтобы узнать результаты и получить назначения. Закончив с кардиологом, записывается к невропатологу, потом к урологу, отоларингологу и далее по списку. Когда список исчерпывается, начинает всё сначала. И не дай бог кто-то из докторов заявит, что её проблемы носят возрастной характер.

– Тебя государство выучило на врача, так лечи, а не в паспорт ко мне заглядывай! – возмущается старуха, тут же переходя на «ты», и пишет жалобу в горздрав. Там Лепёхина давно известна как докучливая кляузница, но реагировать чиновники вынуждены. Ведь она, если что, и до министра дойдёт.

Среду Раиса Тихоновна посвящает собесу, который, как и многие старушки, почему-то называет «совбез». Слышится ей в этой аббревиатуре нечто солидное, советское. Несколько лет назад при очередном перерасчёте пенсий, по её мнению, явно что-то не учли, потому выплачивают ей рублей на сто пятьдесят меньше положенного. У неё скопилось уже добрых полсотни ответов из самых высоких инстанций, что всё по закону. Но Лепёхина не теряет надежды добиться справедливости. Доведя до нервного тика сотрудниц собеса, она возвращается домой строчить очередную жалобу.

Четверг для неё – базарный день. Свой маршрут Раиса Тихоновна начинает с мясных рядов, где придирчиво выбирает телятину.

– Что ты мне подсовываешь?! – сердится она. – Думаешь, если я городская, так телёнка от яловой коровы не отличу? Я, если хочешь знать, сама из деревни.

Новички пытаются спорить, более опытные их одёргивают. Но даже если дело не доходит до конфликта, всё равно мало какой четверг обходится без визита в кабинет директора рынка – красивого полного кавказца Ахмета Тимуровича. Завидев на пороге её коренастую фигуру, директор страдальчески закатывает свои большие влажные глаза.

– Раиса-джяным, что опять не так?

Старуха, не торопясь, устраивается в кресле и приступает к подробному отчёту. В отделе, где торгуют курятиной, плохо пахнет, продавцы корейских деликатесов устроили пьянку прямо на рабочем месте, у торговок фруктами подкрученные весы, и так далее и тому подобное. Ахмед Тимурович вызывает начальника охраны. Тот вежливо берёт Лепёхину под локоток, и они идут проверять сигналы. Там, где они подтверждаются, он мечет громы и молнии, обещает сгноить и даже целую неделю не пускать на рынок. Вернувшись домой, Раиса Тихоновна обнаруживает в сумке куриный окорочок, который не покупала, полколечка домашней колбаски или кусочек сыра. Мелочь, конечно, она и сама могла бы купить, но тут, как говорится, дорог не презент, а оказанное уважение.

Пятницу пенсионерка проводит дома. Попыталась когда-то прибиться к местному храму, но там такая вреднющая старостиха, что даже Лепёхина, никогда не лезущая за словом в карман, смущённо отступила. Написала было жалобу в епархию, но оттуда пришёл такой странный ответ со ссылками на какие-то псалмы и послания, что она плюнула и отступилась.

Так что в последний рабочий день недели она с утра пораньше выносит раскладной стульчик, устраивается в затишке возле подъезда и приступает к общению с соседями.

– Ой, как ты поправилась! – приветствует она подтянутую девицу из шестнадцатой квартиры, изнуряющую себе ежедневными пробежками. – Такая попка круглая стала, приятно глянуть.

Девица синеет и улетает в сторону спортплощадки со скоростью пули.

Светлане Андреевне, провожающей в школу внука – тихого отличника и шахматиста, – с ехидством сообщает:
– До чего же курточка на вашем мальчике мне знакома. Вот точно в такой же какой-то пацанёнок папиросы курил за гаражами, а потом жвачкой заедал. Ваш?

Соседка резко дёргает внука за руку и ускоряет шаги, чтобы скорее миновать Лепёхину, но душа уже отравлена подозрениями. От внука действительно частенько попахивает ментолом. Не табачный ли дух забивает? Мальчик, не чувствующий за собой никакой вины, удивлённо поднимает на неё ясные глаза. Что случилось с его доброй бабушкой? А старуха саркастически улыбается им вслед. Никого за гаражами она не видела и вообще обходит это место стороной. Однако, по её искреннему убеждению, профилактическая порка пацанёнку не помешает. Её саму ещё как пороли, и ничего, человеком выросла. А с нынешними огольцами так носятся, пальцем боятся тронуть. И что из них, небитых, получится?

Бездетной паре Мухиных, которые выводят на прогулку своего выхоленного пуделя, она со вздохом говорит:
– Всё с собачкой тетёшкаетесь? Ну, тетёшкайтесь-тетёшкайтесь. Может, хоть она вам на старости лет стакан воды подаст.

Они могли бы сказать: «А тебе, старая карга, кто подаст? У тебя ведь не то что детей, даже собаки нет», – но они, как и все остальные соседи, давно закаялись пререкаться с Лепёхиной. Пиши потом объяснения участковому, а Кравцовым даже пришлось штраф заплатить за антиобщественное поведение.

Следующей её жертвой становится Баринов из двадцать первой квартиры.

– Это вашу жену вчера вечером на такой красивой машине привезли? Я хоть и старуха, но прямо залюбовалась.

Баринов наливается кровью и, стиснув кулаки, возвращается домой, чтобы выяснить, кто подвозил его супругу. А Раиса Тихоновна злорадно ухмыляется. Пусть знает, как на молоденьких жениться, старый козёл! А то, что Баринова вчера пешком пришла, да ещё и с полными сумками, не имеет никакого значения. Сегодня пришла, завтра привезут. Святых в этом мире нет.

Поприветствовав таким образом соседей, Лепёхина возвращается домой и включает телевизор. Её старенькая антенна, к сожалению, берёт всего три канала, но уж этим-то трём достаётся по полной программе. Разгромные письма в адрес теленачальства она отправляет регулярно. Раиса Тихоновна возмущается чересчур намакияженными дикторшами и бородатыми дикторами: «У него там что, заячья губа под волосьями? А если нет, то пусть откроет лицо народу!» Её злят глупые сериалы и бессмысленные тексты популярных песен. А особое негодование вызывают ток-шоу. Пенсионерка требует пригласить её в студию – естественно, с оплатой проезда, – чтобы высказать этим толстомордым политикам прямо в глаза всю правду. А то посадили перед камерами каких-то попок вместо зрителей, знай себе хлопают на каждую чушь.

В субботу пенсионерка убирает, стирает, купается – в общем, посвящает день себе. А в воскресенье пишет письма племяннице Яне – дочери своей любимой сестрёнки. Надюшка была в их многодетной семье самой младшей. Её все любили и возились как с живой куклой, а Раиса так и вовсе с рук не спускала. Другие девчонки с уроков сбегали, чтобы лишний раз мимо воинской части пройтись или в парке на каруселях покататься, а Лепёхина бежала с сестрёнкой понянчиться. Она сознательно отказалась от техникума, а сразу пошла ученицей на завод, чтобы получать зарплату и баловать свою любимицу игрушками и нарядами. Наденька поступила в институт, и Рая перешла работать во вредный цех, чтобы её студентка была краше всех. А вот когда Надя вышла замуж, Раиса растерялась.

– А как же я?
– Ты для меня всегда будешь моей мамой Раей, – ласково обняла её сестра. И уехала с мужем за тридевять земель.

Поначалу Лепёхина даже не поняла, что изменилось. Она ещё рыскала в поисках опытной шляпницы – Надюша мечтала о каракулевой шляпке к своей шубе. Искала выходы на спекулянтов, чтобы прикупить кримпленовый отрез на платье младшенькой. В конце месяца обегала все обувные – у Нади маленькая, но широкая ножка, тяжело найти подходящую модель. Но чем дальше, тем чаще ощущала, как её обволакивает одиночество, будто странная вязкая субстанция, из-за которой все звуки слышны приглушённо, краски окружающего мира размыты, лица расплывчаты и искажены.

Со старшими братьями и сестрой-погодком Раиса практически не общалась, отделываясь копеечными открытками на дни рождения и праздники, друзей и подруг у неё не было, за ней даже никто никогда не ухаживал по-настоящему. Она жила только письмами от Наденьки и ожиданием отпуска, когда сможет повидать младшую сестрёнку. Лишь тогда эта странная субстанция, о существовании которой Рая никому не говорила, отступала. А ещё в тех случаях, когда приходилось с кем-то ругаться. Тогда пелена буквально рвалась в клочья, и Лепёхина могла вздохнуть полной грудью.

Однако слабенькая Надя рано умерла. И Раиса Тихоновна, отплакавшись, позвала к себе жить осиротевшую племяшку Яночку. Та согласилась, а через три месяца сбежала от сварливой тётки, как говорится, роняя тапки. Лепёхина, конечно, сразу в институт. Мол, вразумите беглую родственницу, оставившую пожилого человека без попечения. Но ректор – представительный седовласый мужчина со звездой Героя Соцтруда на лацкане – жёстко заявил, что студентка Войницкая – совершеннолетняя и может жить где ей заблагорассудится, а Лепёхина хоть и немолода, но вполне дееспособна, присмотра не требует, потому лучше бы ей закрыть дверь с той стороны и вуз обходить стороной.

Естественно, Раиса Тихоновна так просто не сдалась. Подстерегала Яну после занятий, приходила в общежитие с полными сумками, надеясь, что племянница соблазнится домашней снедью, требовала от зятя, чтобы повлиял на дочь. Тщетно. Завидев родственницу, Яночка немедленно впадала в панику и уносилась, жалобно лепеча:
– Нет, тётечка Раечка, нет, потом, в другой раз!

Однако другого раза Лепёхина так и не дождалась. Яна перевелась на заочный и уехала. Единственной их связью стала переписка, в основном односторонняя. Раиса Тихоновна писала о грубых продавцах и чиновниках-бездельниках, бездушных докторах и неадекватных соседях, жаловалась на здоровье и вовсю расхваливала свою квартиру – небольшую, но уютную, надеясь, что Яна хотя бы в расчёте на наследство перестанет чураться. Тщетно. Дочка любимой сестры пару раз в год присылала открытки со стандартной фразой: «У меня всё нормально».

Да где же нормально, когда она по характеру – вылитая мать, такая же наивная и доверчивая! Раиса поучила бы племянницу жизни, чтобы никто ей баки не забил, не обвёл вокруг пальца. Нет, шарахается от родной тётки, как от зачумлённой. И приходится Лепёхиной накопленную житейскую мудрость изливать на чужих людей. А они разве оценят? Народец ведь такой гнилой пошёл – одно расстройство с ним.