– Пись-пись-пись!... Пись-пись-пись!.. – повторяю я с монотонным отчаянием, как радист, разыскивающий пропавшую неделю назад разведгруппу.

Бурунчик в ответ обворожительно улыбается, на вопрос: «Будешь пи-пи?» – отвечает: «Неть!» – и писает спустя три минуты в колготки. Действительно, зачем пачкать новенький горшок, в котором, как в лимузине, разъезжает по квартире любимая дочкина кукла Маша?

Год назад я написал рассказ «Зайчики» и считал, что это мой первый и последний опус о маленьких детях. В ответ шквал писем: «Вы должны!.. Хотя бы с позиций возраста! Ведь это бесценные впечатления! И хотя бы раз в год, а спустя десять лет издадите книжку». В общем, не то чтобы уломали… Годовые срезы зрелого отцовства… Или перезрелого? В этом действительно что-то есть.

– Хочешь пойти в декрет? – вкрадчиво спросила жена и, увидав мою контуженную физиономию, добавила: – Ты ведь всегда жил неординарно, не как все. И вот достойное продолжение. В шестьдесят многие твои однокашники уже примеряют подгузники!.. Однако вижу, ты не готов. Подумай, подумай…

На следующий день я посоветовался на работе с моим любимым профессором.

– Володенька! – неожиданно расцвёл седовласый мэтр. – Мой юный друг! Конечно, соглашайся! Нет, я понимаю, что это не просто, это тяжёлая работа – нянчить детей, но… Представь, как вытянутся рожи у начальства, и у баб в бухгалтерии, и у баб в отделе кадров!.. А какая пища им для пересудов в обеденный перерыв, когда они хомячат баланду из своих судочков, а тем для кудахтанья никаких нет. И ту-у-ут!.. «А вы слыха-али? Гу-уд!.. В шестьдеся-я-ят!.. Первый в истории учреждения!» И, кстати, да, ты будешь первым! Как Юра Гагарин! А давай-ка мы по этому поводу…

По этому поводу мы расписали ноль-семь «Джонни Уокера», и дома я был лишён супружеского поцелуя.

Наутро я согласился уйти в декрет. С одним условием. Каждую неделю по пятницам в девятнадцать ноль-ноль с истошным криком: «А-а-а-а-а-а!.. Всё на хре-е-ен!..» – я буду вылетать в форточку, а ещё лучше – сквозь стеклопакет, и, весь в алмазных брызгах битого стекла, улетать в ночной город и возвращаться домой спустя двое суток, воскресным вечером. А что, достойная компенсация для Художника?

Жена подумала пять секунд и отказалась.

Компромисс был найден сутки спустя: два раза в неделю, по средам и пятницам, я буду нянчить Бурунчика, то есть «дежурить по человечку».

В отличие от моего сынули, загнавшего нас с первой женой в супружеский психоз от хронического недосыпа, Бурунчик спит на крепкую четвёрку по пятибалльной шкале. Просыпается своеобразно, садится на постельке, вся в ночных белых кудряшках, раскрывает глаза, открывает ротик, при этом оттуда выпадает соса, а потом хлопает в ладошки на уровне груди, улыбается и восклицает: «А-а-а-а-ай!!!»
Потом Бурунчик может какое-то время ворковать на своём языке: «Тики-тики» или «Дигу-дигу», – потом выбирается (сама!) из кроватки и проверяет квартиру – как переночевали игрушки: куклы Маша, Даша и Катя, плюшевый бычок, медвежонок и кот Баюн. Потом дочка выразительно говорит: «Ам-ам!»

Кормление происходит на высоком приставном столике и с некоторых пор для «дежурного по человечку» совершенно необременительно. На завтрак – три варёных вкрутую перепелиных яйца, тарелочка с кашей и бутылочка домашнего яблочного сока, заботливо заготовленного на Кубани бабушкой. Ест и пьёт Бурунчик сама: всё чаще попадает ложкой в рот, а не в глаза и уши, яйца ест руками, периодически берёт в руки бутылочку и запивает.

Поев, отправляемся на занятия в Центр детского развития, который находится в соседнем подъезде.

Открываю для себя заново: это так важно – общаться! И не только с папой, мамой, сестричкой, взрослыми гостями, а с себе подобными. Первая реакция: в большом светлом зале малыши подходят друг к другу, как инопланетяне, и трогают себе подобных за уши и носы. Все они – единственные, братиков и сестричек ни у кого нет, отсюда и радость первооткрывателя на личиках. А часа занятий достаточно, чтобы в голове у папы до поздней ночи вертелась пластинка с песенкой:
Выросли, выросли у ёжика ножки.

Побежал, побежал ёжик по дорожке!

После занятий Бурунчик позволяет папе поработать за компьютером. Сама сидит рядом и листает книжки, а порой уходит в комнату. Некоторое время оттуда слышится «Алё! Алё!» вперемешку с милым воркованием. Годовалый Бурунчик общается по телефону с воображаемым собеседником. А потом наступает тишина. Как говорит мама, тишина – самое опасное. Заглядываю в гостиную – так и есть! Доча сидит на полу возле собачьей миски и кормит «хрустиками» с ладошки нашего любимца – той-терьерчика Макса, при этом не забывает и себя, милый ротик набит до отказа. Вежливо, но настойчиво прерываю процесс, но при этом спокоен за последствия. Прекрасный корм оправдывает свою рекламу – «из мяса ягнёнка, гипоаллергенный, с витаминами и микроэлементами, для маленьких собак с ослабленным пищеварением». Может, и мне похрустеть под хорошее бельгийское пиво?

Бурунчик берёт меня за руку, тащит в прихожую и выразительно тычет пальчиком в свой комбинезон.

– Ну девочка, ну маленькая, мне бы ещё часик поработать! А потом мы пойдём! Честное слово, пойдём! Я тебе обещаю.

Работаю и пытаюсь одновременно посмотреть новости, но настройки телевизора безнадёжно сбиты: Бурунчик обладает даром одним нажатием кнопки либо заблокировать любой прибор, либо напомнить нам о существовании совершенно неведомых доселе функций.

Телевизор разблокирован, почта просмотрена, три абзаца нового опуса в полном смысле вымучены. Бурунчик дёргает меня за рукав и выразительно смотрит в глаза: час прошёл, папа! Боже, да неужто в тебя таймер вставлен?

– Малыш, милый, ну пойми, ну ещё минут двадцать, ну хотя бы пятнадцать. Я только-только вник в текст, я…

Милые губки начинают кривиться, ещё мгновение – и завоет сирена, а этого допустить нельзя.

Итак, снова комбинезон, шапочка, варежки, сапожки… На прошлой неделе забежал друг Саша, увидел, как я ловко одеваю Бурунчика, зажёгся вполоборота: «А можно я?» Саша возился полчаса. Не получилось.

Одетый Бурунчик напоминает маленького неповоротливого космонавта. Движемся на выход. Ах да, Макс! Он тоже хочет, загораживает нам проход и повизгивает от нетерпения. Что ж, дружище, берём и тебя…

Бурунчик перехватывает у меня комбинезон Макса и преследует собаку по квартире, приговаривая: «Иди, иди, иди!» Спотыкается и падает.

Наконец все упакованы. Мы идём…

Никогда не думал, что буду лепить формочки из снега. Бурунчик деловито насыпает снег лопаткой в ведерко, а я опрокидываю. Думал ли я, что стану в нынешнем возрасте печь тортики из песка? Разве что в психушке.
За лепкой снежных пирожков вспомнилось: измученный отец вернулся из трёхсуточной командировки, ему дали выходной, он хочет спать, а я донимаю его давней просьбой: «Ну поедем в Беловежскую пущу, ну поедем!.. Ну ты же обещал… Ты мне всё лето обещал!..» И вот этого «всё лето» папа не выдерживает. Он пишет маме записку, и мы идём на автостанцию с рюкзаками и удочкой, садимся в пригородный автобус, едем изумрудными лесами часа полтора… Наконец долгожданный мост, и дикий лес, и река – совсем не такая, как у нас в городке.

Рыбачим у моста, но там не клюет, вернее, клюет, но не то, о чём мне грезилось: какие-то сопливые скользкие ерши…

Папа стелет прорезиненную плащ-накидку под деревом, ложится и засыпает, успевает только сказать, что до обратного автобуса ещё три часа… А я рад, что папа спит, – за три часа успею поймать настоящую крупную рыбу!

Осторожно ухожу в камышовые заросли вдоль реки. И вижу подходящий плёс – совсем рядом, за поймой. Там, на тихом выходе из глубокого омута, расходятся по воде таинственные круги, там и есть та самая крупная рыба. Продвигаюсь по пойме к реке, сжимая удочку и банку с червями. Травяной ковёр зловеще колышется под ногами, мутная торфяная жижа выступает над поверхностью травы, заливая мои ботинки. Трясина! Самая настоящая!

В тот раз меня спасли фильмы о партизанах, которые я успел посмотреть во множестве… Что надо делать в подобном случае? Правильно! Строить гать!

Перочинным ножиком спиливаю несколько олешин, связываю их ветками между собой, и ещё несколько крест-накрест, чтобы получилась решётка из ветвей и листьев. Решётка помогает добраться до уреза воды. Надеваю червяка на крючок, забрасываю удочку. Поплавок из гусиного пера сразу движется в сторону и исчезает под водой. Краснопёрка! Огромная, с огненными плавниками! В три моих ладони величиной! И ещё одна! И ещё! А потом – окунь, да такой, что едва выдержала леска… А потом что-то такое большое, что навсегда кануло в омут вместе с поводком и крючком.

Отягощённый добычей, выбираюсь обратно. По пути успеваю провалиться в торфяную бездну, но выползаю по спасительной решётке. У моста едва успеваю перевести дух, и тут же просыпается отец, удивлённо смотрит на меня: «Вовка, ты чего такой мокрый?»

Я сижу у костра в отцовском свитере. А он удивлённо разглядывает мои трофеи. «Ты это прямо вот здесь и поймал?»

Отвечаю: да, прямо вот здесь. Хватило ума не сказать бате, что полез в настоящую трясину, пока он спал…

Дома отец торопливо поужинал и лёг, а мама показала мне оставленную им записку и очень выразительно посмотрела прямо в глаза. В записке было написано: «Мы поехали в пущу. Будем вечером. Я очень устал, не хотел ехать, но Вова сказал, что я обманщик».

Обманщик. Ни много ни мало. Вот так. Теперь буду держать слово, данное Бурунчику… А ещё помню про трясину, боюсь уснуть, оставив её одну… Неважно где…

– Достаётся? – участливо спрашивает меня молоденькая мамочка на детской площадке.
– Достаётся, – вздыхаю. – Но вот исполнится хотя бы годика два, станет она такая, как ваша, и полегчает.
– Не полегчает, – смеётся соседка. – Наоборот, появится табуреточка, с которой можно залезть на барную стойку, на подоконник, а потом она узнает, как открывается стеклопакет. Вы на каком этаже живёте?

Выходит, синяк под глазом, набитый Бурунчиком в поезде, – это ещё цветочек?

После площадки кормлю Бурунчика обедом. Она упорно не желает есть своё пюре из брокколи и суфле из кролика, а претендует на мою котлету и печёную картошку. Уступаю, а заодно обещаю ей мультики после тихого часа. Бурунчик мечтательно говорит: «А-а-а-ай!» – и засыпает прямо за столиком.

Прекрасная возможность вернуться к заброшенной рукописи, но… Тупо пялюсь в монитор, и глаза слипаются, будто веки намазали клеем ПВА.
Успеваю добраться до дивана, бережно обнять маленького кудрявого ангела. Засыпая, чувствую, как с противоположной стороны под бочок завинчивается Макс.

Просыпаюсь от звонкого «ай!». Сколько мы дремали? Полтора часа? Бурунчик бодр и свеж, тычет пальчиком в телевизор: ты же обещал!

Глупый с точки зрения взрослого сюжет: бычок, щенок и овечка отплясывают и поют:
Если друга встретишь ты,
Что же скажешь ты ему?
Привет! Привет! Привет!

Бурунчик смеётся серебряным колокольчиком и машет в такт ладошкой.

Вспомнилась январская поездка в Белоруссию – моей маме так захотелось взглянуть на свою последнюю внучку!

Уезжали морозным вечером, ждали прибытия поезда в полутёмном зале ожидания. Бурунчик в своём космическом комбинезончике вдруг взял и потопал на самую середину зала. Жена сделала предупредительный жест рукой: не мешай!

Маленький светлый человечек стоял в центре пятна, рождённого тусклой люстрой, а вокруг понуро сидели на скамьях и чемоданах люди, одетые в чёрное и серое.

«А ведь это сюжет!» – успел подумать я, и в этот самый миг Бурунчик звонко крикнул на весь зал ожидания: «Эй!!!»

И пассажиры рассмеялись, и в зале стало светло.

– Ай! – звонко кричит Бурунчик, услыхав, как поворачивается ключ в дверном замке.

Мама пришла! А это значит – «дежурного по человечку» сменят на посту, и ему удастся написать хотя бы две страницы.

С некоторых пор Бурунчик обожает помогать маме на кухне. Сегодня они катают тесто и лепят вареники с клубникой и черникой. Я же наконец свободен, но вместо ткани рассказа в голове назойливо звучит:
Выросли, выросли у ёжика ножки.

Побежал, побежал ёжик по дорожке!

Сколько проспал в рабочем кресле, пока меня не разбудили к ужину? Ещё час?

А потом я гуляю с Максом вокруг дома, а потом мы пытаемся спать. Пытаемся, потому что Бурунчик спать не желает. Ну никак не ложится раньше полуночи! Хорошо хоть не скандалит.

– Не мешай, – шепчет жена.

Мы засыпаем, а Бурунчик сидит на коврике, усадив вокруг себя кукол – Машу, Дашу и Катю – и ворчливо читает им нотацию на неведомом взрослым языке.

Засыпает жена, дремлет в собачьей кроватке Макс, укрывшись ушами, а я сквозь сон слышу знакомый мотив… Боже! Бурунчик напевает куклам колыбельную – ту самую, которую ей до сих пор поёт мама!..

А потом засыпаю я, но сквозь сон слышу какие-то толчки и сопение. Бурунчик, уложив кукол, кряхтя, взбирается к нам на постель. Протягиваю дочке руку, она счастливо улыбается, переваливается через меня и мгновенно засыпает. Проснулась жена и бережно переложила дочку в детскую кроватку, улыбнулась мне:
– Спокойной ночи, дежурный по человечку!