Знаете, бывает, что и вполне взрослые люди не ведают, что творят, когда собираются испугать кого-нибудь ради смеха и развлечения. Меня так пугали дважды, и я на всю жизнь получила заболевание – орнитофобию. Несмотря на то что очень люблю и понимаю птиц, постоянно кормлю их. В саду у нас живут и сороки, и скворцы, а зимой – дрозды и свиристели. Два года я дружила с коршуном, кормила его несколько раз в день, жду его прилёта и в этом году.

А боюсь я мёртвых птиц. До полной потери самообладания, до истерики, до глупых воплей. Вот так! Ни пауков, ни змей, ни мышей, ни крыс, даже страшноватых тарантулов и каракуртов не боюсь, а мёртвую птицу – боюсь. При этом отлично понимаю, что бояться её абсолютно бессмысленно.

Первый раз меня испугал отец, мне тогда было лет пять. Он принёс домой огромную мёртвую птицу, наверное, коршуна. Помню, у нас были гости. Все сидели за круглым столом, и я вместе с ними. Мама – на кухне. Отец взял птицу за крыло и стал подносить к нам, сидевшим за столом. Я испугалась и заплакала. Отец не унимался. Тогда я забилась под стол, но он стал её проталкивать и туда. Остальные взрослые что-то ему говорили, я ревела. Мама прибежала, выгнала его с птицей из дома, но успокоить меня было невозможно. Она рассказывала, что после этого я долго просыпалась по ночам и плакала.

Я росла, случай с птицей стал понемногу забываться. А тут после второго курса техникума нас всех отправили на сельхозработы. Девочки трудились на веялках, а мальчишек наших увезли в другое место строить кошары для овец. Жили мы в степи, на полевом стане. Работали много, уставали, но кормили нас прекрасно. На завтрак свежее молочко и сливки с домашним хлебом – м-м-м, как вкусно, до сих пор помню.

А арбузы с дынями! Их привозили на подводе, запряжённой лошадью. Мы вытаскивали их из сена, складывали горкой. Арбузы тёмно-зелёные, с чёрными извилистыми полосками, блестящие и большие. Нож в него воткнёшь, и арбуз сразу трескается – такие спелые. Яркая мякоть такая сладкая, что даже искрилась, словно серебристым порошком присыпана.

А дыньки небольшие, круглые, прямо медовые. Ели сколько влезет. Ну и, конечно, приходилось потом ночью вставать.

Рядом с нами в соседнем бараке жили водители, их на уборочные работы свезли со всех концов республики. Нам, семнадцатилетним, они казались чуть ли не стариками. Сейчас-то я понимаю, что было им тогда лет по тридцать самое большее. И вот придумали они от скуки нас испугать. Нашли где-то мёртвого орла и привесили его за одно крыло к верхнему наличнику входной двери нашего барака. Второе крыло доставало до земли.

Случилось так, что именно я и вышла первой в ту ночь. Темно, никаких фонарей, ясное дело, и в помине не было. И уткнулась лицом в этого орла. Птица качается, я от неё отбиваюсь руками и кричу. Потом уже ничего не помнила. Девочки рассказали, что от моего крика все вскочили. Я каталась по полу и кричала, кричала. Потом отключилась. Очнулась, когда на меня стали лить воду. Кругом стояли наши девчонки, поварихи и эти мужики, водители. Их, конечно, как-то наказали. Помню, что приезжало разбираться начальство.

Ну а я на всю жизнь получила эту болезнь – жуткий иррациональный страх перед мёртвой птицей. И даже стала бояться, когда живая птица расправляет крылья. Любуюсь издали на журавлей, очень нравится смотреть, как машут крыльями гуси. Но только на расстоянии.

А недавно я пришла к соседке по небольшому делу и остолбенела. У них на огороде к столбу за крыло прибита мёртвая ворона. «Зачем?» – только и смогла спросить. «А её сороки и вороны боятся и ягоды вишни не клюют». И здесь же, по огороду, бегали их дети, двое мальчишек восьми и десяти лет.

Я побыстрее ушла из страшного огорода. Не знаю, какими вырастут эти дети. По-моему, от такой тупости до жестокости один шаг. А следующий шаг – это уже агрессия и даже садизм.