Все стены Ленкиной комнаты были увешаны натюрмортами, составленными из дяди Жориных несочетаемых продуктов. Почему бы ребёнку не купить конфет? При чём тут баклажан с лимонами? Да очень просто. Сюда дядя Жора вёз баклажаны, а обратно загрузился лимонами и чаем. Дядя Жора работал водителем-дальнобойщиком, и судьба его зависела от какой-то всемогущей нарядчицы. Ленка представляла её в образе феи, регулирующей волшебной палочкой движение огромных машин.

Честно говоря, я никак не ожидала такого поворота: обед готовил муж, думала, он сам положит еду матери. Сама-то я всегда ем отдельно, у меня диета. Всё это, конечно, зацепило. Кем она меня считает, если из-за такой ерунды устраивает ссору? А ведь когда мы приезжаем к ней, я постоянно готовлю, причём на всех, помогаю в огороде, вожусь с цветами. Я своей собственной маме так не помогала.

Алиса замолчала, давая разгуляться моей фантазии.
– Алиса! Что?
– Он сидел за столом.
– Так.
– Он сидел за столом и ел. Папа, он ел борщ. Борщ, папа!

Да, вот новость так новость. Борщ и Давид – вещи в принципе несовместимые. Как и все нормальные мальчики, Давид не любит первое, но делать из этого трагедию…

Маленькая, хрупкая, в короткой серой курточке с капюшоном, постоянно спадающим на глаза, в брюках, заправленных в резиновые сапоги, я дула на покрасневшие от холода пальцы, пытаясь согреться. Но откуда взяться теплу в моём тщедушном теле, если свирепствует ледяной ветер, нет тепла от близких людей, да и сердце не согрето настоящим чувством… Кто я? Девочка-ледоколка, подчиняющаяся только инстинктам? Нет, у меня есть моральные принципы, совесть…

Козырем всегда были чистые и покрашенные ворота, двери и окна дома, ну и белёные деревья к Пасхе. А внутренние работы – это уже дело второе, хотя всё равно кто-нибудь да увидит, например, что ты в этом году не побелила кухню. Стирать требовалось очень чисто, бельё и тюль крахмалить и подсинивать, чтобы висели и сияли на всеобщем обозрении. Двор и площадка за воротами всегда должны быть выметены, а огород пострижен «под шнурочек».

Блокадное кольцо замкнулось вокруг Ленинграда 8 сентября 1941 года. 872 дня голода, страха, потерь и безысходности. В городе оставалось, кроме взрослого населения, 400 тысяч детей, от младенцев до старших школьников. Естественно, их хотели сберечь в первую очередь, стремились укрыть от обстрелов и бомбёжек. Забота о детях и в тех ужасных условиях была характерной чертой ленинградцев, она же давала особую силу взрослым, поднимала их на труд и на бой, потому что спасти детей можно было, только отстояв город.

И вот они заходят к матери, опустив гривы и пытаясь изобразить стыд и смущение. Все дети у нас удались в смысле размера. Удались – в меня и папу Симы Маирбековны. Поэтому, когда они заходят, становятся полукругом, а где-то внизу, в центре, рычит и шипит их разъярённая мать, а они смотрят сверху вниз и вздыхают, – мне становится тревожно. Нет-нет, Сима Маирбековна чистая Ракша, конечно, свирепая.

Тогда я впервые добирался из Ташкента через Кабул к месту назначения и ещё не знал, что водка в Афганистане равна валюте, а предложение выпить от малознакомого человека – высочайшая честь. Выпивали поочерёдно, лёжа: прапорщик наливал водку под кроватью в алюминиевую кружку, прикрывал меня одеялом, потом наливал себе. Сначала молча хрустели военторговскими галетами, потом разговорились, и я узнал, что Василий (мой сосед) родом из Брянска и возвращается в часть из отпуска, пробыв дома всего две недели из положенных шести.

Зачем ему с мальчишкой драться, вот на другого петуха он, может, и отреагировал бы как на соперника, чтобы перед курами повыпендриваться. Севка схватился за мысль – повыпендриваться. Привязал на голову красный бант от дедушкиной кровати, набросил банное полотенце на плечи, присел на корточки, кукарекать он к тому времени уже научился, и в таком виде предстал перед петухом.

В свою очередь, девочки без папы чувствуют себя незащищённо и неуверенно. А впоследствии, уже во взрослой жизни, не умеют проявить свою женственность и не представляют модель нормальной семьи. Наверное, так оно и есть, психология всё же наука, а не какая-нибудь мутная алхимия. Хотя лично я в своей неполной семье ничем подобным не страдала.

Юля узнала от мамы об этих моих чувствах – и закрылась от меня. Я бросилась бороться за любовь сестры, обрушила на неё шквал писем, переполненных эмоциями, обидами, критикой. Всё это была лишь ширма для внутреннего одиночества. Но Юля этого не увидела и обижала меня своей отчуждённостью, резкими суждениями, отказом в помощи. Однажды, когда папы уже не было в живых, мама на три месяца объявила мне бойкот.

Работать обходчиком он начал после тюрьмы, куда попал по малолетке за драку. Тюрьма сломила его и напугала на всю жизнь. Вернулся он оттуда с убеждением, что мир делится на тех, кто сидит, и тех, кто туда сажает, причём к последним он относил начальство, прокуроров, соседей, милиционеров, случайных прохожих, торговцев и других людей, от которых ты зависишь и которые имеют право тебя обидеть или обмануть.