Вот исполнилось сыну 14 лет – и началось! Чтобы получить для него паспорт, надо было лишить его дееспособности, тут мы согласны с законодательством, ведь он действительно не может отвечать за свои поступки. Через суд сына лишили дееспособности, и мы с мужем были назначены опекунами. Опекунами – вот именно это нас больше всего и убивает. Какие мы опекуны? Мы родители!

Милые люди, что делать? Свет не мил, нет у меня сил, здоровья. Мне 54 года, по северному стажу с пятидесяти получаю пенсию, но работаю, ведь надо помогать сыну! С 2004 года в разводе. Даже не пыталась создать новую семью, думала: кому нужна со своим горем? А ведь всегда хотелось, чтоб пришёл в дом настоящий мужчина, помог во всём, вместе бы мы и сына наставили. Мужчина меня защитил бы, а я б отлюбила за всё. Сейчас одно желание – не видеть и не слышать ничего вокруг, чернота, пусто в душе, хотя в церковь хожу.

Вот уже год читаю ваше издание, попадаются и заметки о том, как не бояться смерти, но ни разу не было материала о том, как жить, когда близкий человек ушёл из жизни добровольно. Раньше я считала, что самоубийцы окутаны ореолом романтики, огульно обвиняла их близких в случившемся. Теперь я волею судеб думаю иначе, и слово «самоубийца» для меня стало в ряд со словом «убийца». Разницы никакой.

У меня появилась навязчивая мысль, чуть ли не паранойя: боюсь онкологии. Свою роль в этом сыграло то, что моя мама умерла от рака яичников, то есть риск, конечно, для меня повышен. Да и вообще я постоянно слышу о смертях от рака. Слышу о том, как мучительна эта болезнь, о том, что она практически неизлечима, коварна. Учитывая мой возраст, понимаю, что риск ещё больше увеличивается. 12 лет назад, когда у мамы как раз обнаружили рак четвёртой стадии, у меня на фоне сильнейшего стресса диагностировали миому, она выросла буквально за месяц.

Дело не в фамилии, а в том, что в кабинете у академика среди прочих телефонных аппаратов был особый. Он находился в сейфе, и в присутствии коллег академик им никогда не пользовался. Аппарат был подключён к красному проводу, уходящему куда-то за сейф.

Талончик на приём к стоматологу тогда достать было трудно, народ за ними очередь с рассвета занимал. А во мне кипел энтузиазм молодости, хотелось вылечить всё население земного шара. Не присаживаясь даже чаю попить, я забиралась чуть ли не с головой во рты своих пациентов, вникая, изучая, копаясь, разбираясь… Часто задерживалась после работы. Благодарные родители маленьких пациентов, видимо, начинали испытывать тёплые чувства к молодому специалисту, многим из них хотелось накормить меня чем-нибудь вкусным.

Но вот отношения с мамой накалялись. Мне было легче с родными Тани, её мама меня любила, помогала – теперь я жил в основном у неё. Танина семья стала мне родной, но у самой Тани появился другой парень, его все недолюбливали, а я стал её прикрытием: она говорила, что идёт куда-то со мной, на самом же деле встречалась с ним. Правда, свою порцию любви и секса от Танюши я получал в любой момент, когда мне это было нужно.

А вышло так. Поругался в очередной раз с Анфиской, теперь из-за лестницы. Он не убрал её от старой вишни, а жена задела, и деревяшка грохнулась на неё. Так разорялась, что мужик рванул со двора куда глаза глядят. Даже не заметил, как очутился возле давно вырытого колодца за посёлком, у заброшенной колхозной фермы. Присел, закурил, огляделся и припомнил, как рыл этот чёртов колодец: столько сил потратил, а воды – йок. И тут Маркел сделался прямо лучезарным. Там, под землёй, и будет убежище! Радость, нахлынувшую от находки, побежал «осадить» к Паньке-солдатке. В долг, конечно.

Хирурги – народ конкретный. Резать, и точка! Терапевт вам скажет: принимайте эти пилюльки три раза в день после еды и покажитесь через месяц. Хирург, как одноногий Сильвер, пожелает сразу узнать, какого цвета у вас потроха. Мой тридцатипятилетний приятель по прозвищу Мишутка, с виду увалень, а по сути стопроцентный мачо, успешно подвизается в пластической хирургии.

Здравствуйте, «Моя Семья», я ваша постоянная читательница. Писать вам начинала несколько раз, напишу – отложу. Но теперь решилась. Ещё в №26 (2011) зацепило меня письмо «Вы мне конкретно скажите, как родить ребёнка». Мужчина заявляет, мол, «хорошие девушки так спрятаны, что спецназ не найдёт». А зачем их искать? Просто оглянитесь вокруг – разве мало хороших женщин, девушек без корысти и злого умысла?

Вызвали «скорую». В обычную больницу её не взяли, сказали: «Не наша больная». Отправили в гинекологию, которая находится в посёлке в 40 минутах езды от нас. Там Таню приняли, мама ей помогла донести вещи, расстелила кровать. Но не успели родители отъехать от посёлка, как дочь позвонила им: «Забирайте меня обратно».

Нам со школьной парты вдалбливают: «Врач – это святая профессия». И медработники пользуются своей «святостью», мнят себя богами: захочу – убью или искалечу, как произошло с автором письма, захочу – помилую. Почему они такие? Потому что сам процесс обучения в медицинском институте основан на цинизме и жестокости, неуважении к боли и жизни. Надругательство в моргах над трупами «во имя спасения живых», издевательство над животными – например живому кролику перебивают позвоночник, чтобы изучить агонию. Как после этого можно остаться милосердным?