СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Нежный возраст Верни деньги, гадкая девчонка
Верни деньги, гадкая девчонка
28.10.2019 17:49
Не будем прерывать воспитательный процесс

Верни деньгиУважаемая редакция, в последнее время меня задевает за живое одна тема, которую не раз упоминали в вашей газете. Когда слышу слово «интернат», хочется перефразировать известное стихотворение: «Я только год училась в интернате, год наяву и тысячу во сне».

Сейчас тот самый интернат называется «школой для детей из неблагополучных семей». В наше время там жили многие ребята из семей вполне благополучных. И за наше пребывание родственники платили приличные суммы. Дело в том, что в СССР все женщины должны были работать, даже если мужья могли обеспечить семью. В нашем Новороссийске самыми богатыми считались семьи моряков. Вот и получалось: папа постоянно в рейсе, и если жена работает посменно или часто ездит в командировки, а бабушки помочь не могут, детей приходилось отдавать в интернат. Но это так, вступление. Расскажу свою историю.

В детский сад я не ходила. Интернат стал для меня первым «выходом в свет». Многое казалось диким, странным и даже невыносимым. Учительница и воспитатели щедро отвешивали нам подзатыльники за кляксы, неправильно написанные буквы. Причём никакой дискриминации не было: и отличникам, и детям из обеспеченных семей тоже доставались и удары указкой по рукам, и пощёчины, и угрозы. Конечно, всех называли бестолочами. За провинности одного строго карали весь класс.

Поэтому наказание случалось почти ежедневно – всех заставляли стоять с поднятыми руками. А ведь в самый первый школьный день нам объяснили: если нужно выйти, поднимай руку. Но как же попроситься в туалет, если обе руки и так подняты? И не только у меня, но и у всех ребят.

В результате однажды со мной, семилетней первоклашкой, кое-что произошло во время этого наказания. Ужас и позор. Тем более обидно, что в коридоре меня ждали бабушка и брат, я об этом знала. И педагог, наказавшая класс, тоже их видела. Но не отпустила меня к родным, чтобы не прерывать воспитательный процесс.

Отдельно надо рассказать о еде. Многие блюда в интернате оказались для меня в новинку, дома такого не давали. Кое-что мне понравилось – например, омлет, творожная запеканка. А вот блюда из рубленого мяса и даже картофельное пюре не шли ни в какое сравнение с тем, что готовила бабушка.

Но самым страшным испытанием для меня стала варёная курица. Куры жили у наших соседей, я их и раньше видела, мы даже покупали яйца. А однажды наша собака поймала и съела забежавшего во двор цыплёнка. Соседка сердилась, бабушка ей заплатила. Но чтобы курятину ели люди – о таком я не знала. Кусок синеватого мяса на тарелке казался несъедобным, а воспитательница запихивала эту гадость мне в рот. И это казалось страшнее всех подзатыльников и стояния с поднятыми руками.
Между завтраком и обедом проходило шесть часов. Буфета у нас не было. Малышам трудно сразу съесть весь завтрак. А потом тяжело терпеть голод до обеда. Мы пытались выносить хлеб, но нас обыскивали. Некоторые девочки прятали куски хлеба даже в колготки, воспитатели доставали и оттуда.

Именно там, в интернате, мне впервые пришлось столкнуться с речевой безграмотностью. Исходила она от педагогов. Помню, как учительница диктовала нам словарные слова: «В слове «коридор» слышится «л», но пишется «р». В слове коммунизм после «з» не пишется мягкий знак». Меня в мои семь лет это удивляло. Ведь в этих словах все звуки как слышатся, так и пишутся. А учительница произносила их странно, некрасиво.

Самое обидное воспоминание той поры связано с волосами. Вшей в детстве я никогда не видела и даже ничего о них не слышала. Не помню случая, чтобы за десять лет моей учёбы кто-либо пришёл в школу обритым. Наоборот: когда моя одноклассница заболела желтухой, кто-то подсказал народное средство – мол, надо съесть вошь. И сразу получил ответ: «Да где же её сейчас найти?»

Все наши семьи жили в частном секторе: удобства во дворе, купание в тазике. В лучшем случае летний душ. Мыться горячей водой ходили к родителям или знакомым на работу, не чаще раза в неделю. Иногда летом после многочисленных ныряний в море волосы слипались, но насекомых у нас не было.

Впервые я увидела вшей, когда мне было около тридцати. Я тогда впервые привела сына из садика… Потом он неоднократно приносил вшей из сада, школы, больницы, даже с новогодней ёлки, хотя здесь, в Подмосковье, все живут в отдельных квартирах с горячей водой. Но это уже совсем другая история, простите, отвлеклась.

Итак, вшей не было. Многие девочки носили длинные волосы. Мои косы были самыми длинными и толстыми – гордость бабушки. Она плохо видела, но, забирая меня по субботам домой, всегда замечала, что я аккуратно причёсана, косы заплетены и уложены корзиночкой, банты красиво завязаны. Бабушка предложила отблагодарить за это воспитательницу.

Я рассказала, что девочек с косами у нас много, Юлия Павловна не успевает, так что приходят по утрам девочки из старших классов. Меня, например, причёсывает девочка из третьего класса, сестра одноклассника Амошина. У них многодетная семья, в нашей школе учились четверо или пятеро Амошиных. Старших я не знала, но мой одноклассник и его сестра – очень добрые, весёлые, справедливые ребята. Бабушка придумала: утром в понедельник она стала класть мне в карман фартука монетки, 20 или 50 копеек, чтобы я передала их той хорошей девочке. На эти деньги тогда можно было купить одно или два мороженых. Но длилось это недолго.

Однажды моя одноклассница Таня Беланова спросила, куда иду. В ответ я сказала – мол, нужно заплатить за причёску. Через пять минут ко мне подошла Амошина, вернула монету, не сказав ни слова. Она плакала навзрыд. На перемене Юлия Павловна спросила, отдала ли мне деньги эта гадкая девчонка. Я ответила:
– Она-то отдала, но у меня их уже украли. Зачем отнимать у девочки, которая честно заработала? Чтобы они достались вору?

Воспитательница сердито сказала:
– Духу этой девчонки больше не будет в нашей спальне! И ей снизят оценку по поведению.

С тех пор она сама причёсывала меня, но при этом всегда дёргала волосы, причиняла боль. Однажды при той же Тане Белановой я буркнула себе под нос что-то типа: «Вот гадство, Юлия Павловна меня плохо заплетает». Стукачка сразу доложила воспитательнице – мол, я ругала её матом. В итоге я всю неделю ходила вообще нечёсаная. Заплести косы сама не могла.

Приближалось 8 Марта. Бабушка сунула под кофточку Юлии Павловны духи «Золушка» за 6 рублей. После этого воспитательница снова стала меня причёсывать. Вот так в восемь лет мне пришлось разбираться в жизненной несправедливости: почему педагогу можно получать подарки, а девочке из многодетной семьи нельзя? И почему никто не спросил моё мнение – кто лучше меня причёсывает?

После первого класса всё лето я проревела, требуя перевести в обычную школу. Посреди года боялась жаловаться на порядки в интернате, а теперь из моих уст сыпались всё новые подробности. Удивлению бабушки с дедушкой не было предела. И я добилась желаемого: со второго класса стала ходить в школу на своей улице. А интернат всю жизнь вспоминаю как кошмарный сон.

Из письма Лилианы Владимировны Цыпуриной,
г. Воскресенск, Московская область
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №43, октябрь 2019 года