С Лизой мы дружили довольно долго, но не скажу, что близко. Общались только на работе, в НИИ, где она выбрала меня именно потому, что я была из другого отдела: с коллегами делиться себе дороже выйдет.

Лиза поочерёдно выливала на меня то ушат горячей воды – это когда в её доме любовные страсти накалялись до предела, то холодной – когда она впадала в депрессию. Причём с ней происходило именно то, что называется «маниакально-депрессивный психоз».

От этих «качелей» Лиза спасалась только едой, постоянно заедая свои обиды и вялотекущий, но непрерывный стресс, из-за чего пухла как на дрожжах. Психотерапевты прекрасно знают, что такому человеку опасно сталкиваться с чрезмерной радостью и любовью не меньше, чем с внезапным огорчением.

Половина Лизиных бед происходила от накрепко привязавшейся к ней полноты. Эта проклятая полнота убивала на корню не только её личную, но и творческую жизнь. Если верхнюю часть тела, то есть грудь, всё же удавалось как-то упаковать в эксклюзивно сшитые лифчики и грации, то нижняя не лезла ни в какие ворота. Её бёдра и зад разворачивались на такую непомерную ширину, что это буквально сломало Лизе карьеру.

У неё было редкое сопрано, но преподаватели консерватории на каждом прослушивании, а их было чуть ли не с десяток, только разводили руками:
– Ну, милочка, куда уж в таком-то виде на сцену. Идите хоть в народный театр, что ли. И то вряд ли вам петь там ведущие арии. Вы сами-то хоть смотритесь в зеркало?

При слове «зеркало» Лиза до сих пор вздрагивает, потому что… Впрочем, всё по порядку.

Все отчаянные попытки Лизы вырваться из ненавистного института проваливались.

Что касается личной жизни, то она, несмотря на свою некрасивость и блёклость, была замужем за очень интересным и высоким мужчиной. Когда показывала знакомым его фотографии, у всех просто отвисала челюсть: ничего себе, отхватила! К тому же её Володечка был художником, малоизвестным, конечно, нищим, но небесталанным.

Из-за невозможности устроиться на путную работу и кромешного безденежья Володечка становился натурой нервной, эгоистичной и эксцентричной. После пары месяцев творческого экстаза непременно проваливался в жуткую меланхолию, запивал, начинал бессовестно врать и мелочно ко всему придираться. Оскорбления так и сыпались на бедную Лизу, по квартире летали предметы, а Володечка непременно подводил, вернее, подтаскивал жену к зеркалу и заявлял:
– Ну, смотри! Какая из тебя муза? А уж зад, прости, родная моя, сама знаешь…

Лиза вырывалась, плакала, проклинала оскорбителя, бившего словом по её больным местам. А он тут же заявлял:
– Что? Уходить? Да не то что ухожу – убегаю, улетаю, и не жди назад!

Месяца через два, успев выплакать море слёз, Лиза всегда получала своего красавчика назад. Да, она знала, что он шлялся по девицам, пропивал деньги за заказанные картины, а когда во всех галереях уже переставали давать авансы, неожиданно врывался в квартиру. Возвращение обставлялось всегда одинаково:
– Прости, королева, видишь, как я плачу на коленях!

Раздобыв денег на букет, конфеты и бутылку чего-нибудь вкусного – зелёного ликёра или даже уникального вина «Голубые глаза», – Володя снова внедрялся в Лизину жизнь и начинал пахать денно и нощно.

Пока жена не желала оттаивать, он зарабатывал ей на золотое колечко, другое, третье, а то и на браслетик. Оба знали, что комедия примирения будет длиться вплоть до комедии ухода. Лиза давно перестала сопротивляться, старательно играя свою роль в этом старом спектакле. А Володя таскал и таскал в дом всё что можно, заготавливал продукты, консервы, будто белка на зиму.

В такие два, а то и четыре месяца Лизочка сверкала на работе новыми кольцами, ежедневно кофточки меняла, хвасталась сапогами, которые едва налезали на её полные ноги, упоённо врала, что муж завязал. Ну а все подыгрывали ей, зная обязательное продолжение истории.

Эта жизнь на качелях любви-измены, поклонения и оскорблений закончилась в самом начале перестройки, когда никто уже не покупал никаких картин. На этот раз Володечка не мог с шиком выйти из очередного загула-запоя, даже работая как зверь.

Летом муж Лизы исчез на две недели, а она его и не искала по моргам. Оказалось, что зря не искала. Он утонул в какой-то мелкой речушке в пригороде, а документов при нём не оказалось. Вот такая беда.

Когда закончились похоронные хлопоты, Лиза неожиданно для себя вздохнула с облегчением. Через год знакомая, встретив вдову на улице, совершенно её не признала: она сама по себе уменьшилась практически вдвое и сильно постарела. Её неожиданная стройность теперь никому не была нужна, а если появлялись ухажёры, то разве она могла их сравнивать с Володечкой? В каждом из них не хватало шквала эмоций, адреналина, которыми с избытком долгие годы её обеспечивал муж.

Упрекнуть себя в том, что не берегла Володечку, не хранила, она не может. И хранила, и любила, и терпела, и прощала, но, видимо, и впрямь всё в жизни когда-то кончается.

Голос у Лизы по-прежнему прекрасный, данный ей щедрой природой для исполнения классического репертуара. Но ей теперь совсем не хочется петь, не поётся. Всё потеряло краски и смысл.