Что делает человека взрослым? Думаю, не только возраст. Да и он далеко не всегда является показателем. Сколько себя помню, всегда была взрослой. Наверное, повлияли частые папины командировки, начиная с Анголы. Тогда, в середине семидесятых, мне ещё и десяти не исполнилось, а уже смотрела на мир взрослыми глазами. А может, это ощущение появилось оттого, что я всегда была старшей сестрой и сама себе всегда казалась старше.

Когда в семнадцать встретила будущего мужа, а в восемнадцать родила сына – тут уж, как говорится, сам бог велел окончательно повзрослеть. Тем более жили мы в Средней Азии. Даже поговорка такая была: «Термез, Кушка и Мары – есть на свете три дыры».

Едва осели в Москве, в Чечне началась война. А у мужа за плечами Афган. Ему звание подполковника дали, ещё тридцати не было. Он прошёл Чечню, Таджикистан, Косово. Миротворец, командовал полком, получил ранения, а я осталась одна с очень трудным ребёнком на руках. Помню, было такое чувство – хоть вешайся. Но всё пережила и даже, как говорят, хорошо сохранилась.

Однако быстрее всего взрослеешь, когда впервые задумываешься о смерти. Первый раз я столкнулась со смертью в сознательном возрасте – в двенадцать лет. Тогда умер самый дорогой и близкий человек – бабушка. Она научила меня буквам, когда мне было всего два с небольшим. Выучила сложению и вычитанию, поэтому я в возрасте трёх с половиной лет могла звонко ответить на вопрос бабушки: «Двадцать минут третьего!»

Она же разучила со мной стихотворение «Медальон», когда мне было всего полтора года. Мало кто верит, но я никому ничего доказывать не собираюсь. Спустя полвека помню это стихотворение наизусть, хоть посреди ночи меня разбуди: «Начинался день рассветом мутным…» Этого у меня не отнять.

А потом ушёл дедушка. Всё случилось неожиданно: просто взял и умер. Причём дождался моего приезда на летние каникулы, я прилетела к ним 4 июня, а в ночь на 5-е его не стало.

Это было очень страшно. Со мной приключилась настоящая истерика, я до сих пор вспоминаю тот момент и переживаю его как горе горькое. Даже мама и тётя так не убивались. Я очень любила деда, даже сравнивала его с папой. До сих пор мне кажется, что дедушку и папу я любила абсолютно одинаково, хотя это вроде бы не совсем правильно. Ну да ладно, мы далеко не всегда живём по правилам. Я была его самой любимой внучкой – это признавали все.

Когда дедушка лежал в гробу, мне чуть не стало дурно – показалось, что покойник шуршит оттуда полиэтиленовыми пакетами. Хотя на самом деле позже выяснилось, что такой звук возникает, когда подтаивает сухой лёд. А потом я заснула прямо возле его гроба, и дед пришёл ко мне во сне. Он предсказал всю мою дальнейшую жизнь, и его пророчество до сих пор сбывается чуть ли не по секундам. Вот только смерть мою не предсказал. Не захотел, видимо.

Всю свою жизнь я была скорее агностиком, а шесть лет назад, после папиной смерти, стала махровой фаталисткой. И никто не убедит меня в обратном. Однажды папу укусил шершень, и всё. Здорового, крепкого, красивого мужчины не стало буквально за пару минут. У папы даже карточки в поликлинике не было, он туда никогда не ходил, не жаловался на здоровье. И вот такой нелепый исход.

Мне было не по себе. Папа в гробу выглядел страшным: синим, чужим. Даже посмертный грим мало помог. Я трогала в ритуальном автобусе его холодные пальцы и не могла поверить, что это мой папа.

Мама тоже умирала тяжело, более трёх лет. И в последний путь отправилась будто чужая, чем-то недовольная. А вот бабушка, наоборот, ушла во сне тихо и спокойно. Лежала в гробу настоящей красавицей – без всякого преувеличения, хотя ей было 98. Нажилась, видимо.

Поэтому до определённого момента моё отношение к смерти являлось сумбурным, скорее тревожным. Иной раз я просыпалась посреди ночи, представляла, что лежу в гробу в центре комнаты, и мне становилось жутко. Потом долго не могла уснуть.

Недавно побывала на Брянщине, в глухой деревне, где живёт 291 человек. Испытала невыразимое чувство умиротворения и покоя. Как местные провожают наших боевых лётчиков в небе – это отдельная тема. Не забуду одну бабулю 1935 года рождения. Дитя войны. Она спускалась в огород и крестила каждый пролетавший самолёт. Потом садилась на крылечко и плакала. И слов никаких не надо, и так всё понятно. Глядя на эту бабушку, я тоже рыдала.

В предпоследний день моего пребывания в деревне утром мы пошли на кладбище, там похоронен муж нашей крестницы. Уже четырнадцать лет прошло после его смерти. А их сыну в сентябре исполнится шестнадцать. Он отца совсем не помнит, но на могилку регулярно ходит вместе с мамой.

И вот сижу я на Сашиной могиле, упокой, Господи, его душу. Положила конфеты, печенье, подёргала травку, и вдруг такой вселенский покой меня охватил – слов нет!

Мы с мужем крестников не разделяем. Крестили их в один день, они погодки. Так и величаем их «крестниками», а они нас зовут «крёстной» и «крёстным», тоже не делая различий, кто кого крестил.

Затем крестники навестили другие могилы: кто-то из их друзей попал в смертельную аварию, кто-то, к сожалению, отправился в мир иной из-за наркоты. Увы, в глухих деревнях тоже умирают от наркомании. Я потом поднялась, подошла к своим ребятам. Они прибирались на участке какого-то приятеля, а я оглянулась вокруг и успокоилась окончательно.

Я всегда понимала, что это совершенно естественный процесс, а теперь просто осознала это. И сразу стало так легко, а страх перед смертью пропал полностью.

Ничего страшного. Тишина, птички поют. Наши мёртвые уже там, они спят спокойно. И мы тоже когда-нибудь к ним пристроимся.