– Готовясь к интервью, я узнала, что вы ещё и автор семи книг. В недавно вышедшей – «Птицы перелётные» – есть поэтический раздел, и стихи в нём как на подбор грустные.
– Дело в том, что прозу, которая представлена в книге, я написал до инсульта, случившегося в 2017 году, а стихи – после. Там и даты стоят. У меня даже была идея выпустить стихи отдельным сборником под названием «История болезни».

– Меня, поклонницу вашего творчества, тогда встревожило известие об инсульте. И я рада видеть, что сейчас вы в отличной форме, даже не скажешь, что за плечами такое испытание.
– А я ведь очень упёртый. Меня долбануло в июне, так я ещё раздумывал, смогу ли поехать в сентябре на гастроли. Мне и в голову не приходило, что в ближайшие несколько месяцев я даже до туалета без посторонней помощи не доберусь. При этом ещё пытался ерепениться. Недели через три после инсульта я оказался в Центре медицинской реабилитации, есть такой в Подмосковье, и жена по моей просьбе привезла туда гитару. Левой рукой я аккорд взял, а правой – не попал по струнам! У меня потекли слёзы… Но уже в августе я начал потихоньку что-то наигрывать. Потом совсем обнаглел и говорю главному врачу: «У вас тут куча людей, которые тоже сражаются за выздоровление, давайте я им спою. Вы скажете, что я такой-то, исполняю свои песни…» Главврач дал добро. Люди собрались. Мне помогли подняться на сцену, усадили, дали в руки гитару. А передо мной – такие же бедолаги на костылях, на колясках… Получился своеобразный «паралимпийский концерт»: и в зале, и на сцене – сплошные инвалиды. У меня было ощущение, что своим выступлением я больше поддержал себя, чем их. Хотя слушатели тоже, наверное, сделали определённые выводы – что можно и нужно бороться. Я в тот день себе сказал, что опускаться ниже этого уровня теперь не имею права. И мне это помогало.

– Когда состоялся полноценный, а не «паралимпийский» концерт?
– Уже в октябре. Но вместе со мной тогда выступали друзья-артисты. Зрители, зная об инсульте, отнеслись ко мне снисходительно. Аплодировали, конечно, но, наверное, те аплодисменты были не особенно мной заслужены. А примерно через месяц после концерта я записал первую песню.

– Моя самая любимая из вашего репертуара – «Зима, зима». Вот уже не одно десятилетие её напеваю.
– Слова сочинил не я, а Саша Костин. Он был музыкальным редактором на «Мосфильме» и ещё писал стихи. Причём текст я смонтировал из двух разных его стихотворений, поскольку из одного не получалось сделать контрастные припев с запевом. Когда показал результат Саше, он сказал: «Знаешь, такую песню уже написал Сергей Коржуков (тогдашний лидер «Лесоповала»), но у тебя получилось лучше». На самом деле я к «Зиме» относился как-то легкомысленно. Песня далась мне без особых физических и духовных затрат.

Потом с ней произошла такая история. Я уволился из ансамбля «Пламя». Точнее, меня уволили – видимо, руководителям показалось, что Малежик со своими магнитофонными записями, которые расходились по всему Союзу, перерастает по популярности сам ансамбль. И после увольнения приятель организовал мне концерт в Ярославском университете. Кстати, я даже на сцену пройти не смог – столько собралось народу. Организаторам пришлось осуществлять доставку артиста в зал тайными тропами. Помню, я тогда подумал: неужели у меня такая популярность?.. В Ярославле «Зима» впервые прозвучала и – «выстрелила»! Её пришлось исполнить на бис, что очень меня удивило. Я-то думал, что написал среднее произведение. Вот правда: люди, сочиняющие песни, часто считают, что залог удачи – большие умственные и физические затраты. Всё не так. Хорошей часто оказывается как раз та песня, которая не требует «кесарева сечения», а просто… выплёвывается.

– Вот она, творческая кухня. Интересно. Но почему всё-таки вас уволили из «Пламени»? Руководители заподозрили, что у артиста звёздная болезнь?
– Нет. Они понимали, что, если я останусь в ансамбле, народ будет ходить на Малежика, а не на «Пламя». Тогда пришлось бы перестраивать программу, что-то менять, а им этого не хотелось. Проще найти повод для увольнения. А звёздной болезни не было. В восьмидесятые меня знали лишь по магнитофонным плёнкам. Та известность, когда просят автограф на улице, пришла ко мне только лет в тридцать восемь.

– Трудно пришлось на вольных хлебах?
– Ну вот, скажем, одна только песня «Двести лет» по старым расценкам оплаты авторских приносила до 800 рублей в месяц. Немалые деньги в конце восьмидесятых. Поэтому вольные хлеба меня не страшили. С голоду бы не помер. Я много выступал, кроме того, случались разные халтуры, так что уходил не в пустоту. Но первое время, когда не было концертов, – признаюсь честно, страдал. Поскольку привык работать. Как-то раз обратился к Михаилу Шейнину, директору Винокура, я с обоими дружил: «Миша, нельзя ли поработать у Владимира вставным номером? Спроси у него». Винокур попросил сутки на раздумья, после чего сказал «нет». Испугался, наверное, что буду утаскивать у него аплодисменты. Но, наверное, к лучшему. Вскоре с творчеством всё наладилось, начались концерты. В 1988-м, через полтора года после увольнения из «Пламени», меня уже в качестве главного артиста пригласили в поездку по ФРГ. Кстати, забавная вышла история.

– Расскажите.
– Включить меня в состав концертной бригады пожелали какие-то видные деятели общества советско-германской дружбы – после того как побывали на сборном концерте во Дворце спорта Ростова-на-Дону. Там я выступал в финале. Вышел с гитарой, и на первой песне у меня порвалась шестая струна. А я всегда работал без фонограммы. Так вот, это основная струна, которая даёт и ритм, и гармонию. Настраиваю гитару – рвётся вторая струна. Зал хохочет, вместо того чтобы посочувствовать. А в глубине сцены стоял рояль, и я попросил ребят милиционеров: «Подвиньте рояль, пожалуйста, я на нём сыграю». Они двигают рояль – ломается ножка. В общем, полный пердимонокль. В итоге я попросил зрителей хлопать в такт песням и спел свой репертуар с таким вот аккомпанементом. В финале народ аплодировал стоя. Немцев, присутствовавших в зале, это так поразило, что потом они организовали ту памятную поездку.

– Вы ведь гастролировали и в Афганистане, когда наши там воевали?
– Я исколесил практически всю эту страну. Всё-таки мы, артисты, удивительно наивные люди! Помню, когда ехали в Афганистан первый раз, думали – ну, съездим, выступим, что-нибудь удачно купим, например дублёнки жёнам. О войне вообще мыслей не было. Но после первого обстрела поняли, что почём. День, когда он случился, не забуду никогда. Мы летели, кажется, в Кандагар на вертолёте и сели в городке Газни для дозаправки. Пока заправляли машину, я вышел. Вижу – приближаются пацаны, солдатики наши. Смотрят на нас – и не как на артистов, а как на людей, которые только что прилетели из Советского Союза. Другое у них было во взгляде… Я вернулся к вертолёту, взял гитару, спел песню, потом ко мне присоединился наш конферансье, начал что-то рассказывать мальчишкам. Получился импровизированный концертик. И тут началась стрельба. Говорю лётчику: «Наверное, нас пугают, чтобы песни не пели». Он отвечает: «Дураки, вы сейчас идеальная мишень! Быстро все в вертолёт!» Мы бегом в машину – и улетели.

А вечером того же дня после концерта в одном из полков мы решили вернуться в гостиницу в Кабул. Военные предупреждали: «Ребята, не уезжайте. Там «зелёнка» (так они называют посадки), вы наверняка попадёте под обстрел». Отвечаем: «Да ерунда!» Не верили. И действительно попали. Отъехали-то всего километров десять. Из «зелёнки» по автобусу начали стрелять из автоматов. Чудом никто не пострадал. Помню, мы лежали на дне автобуса. Я и ещё один товарищ накрывали своими телами нашу певицу Ирину Шачнёву. Ощущение – будто кино снимают. Я ещё шутил, лёжа на певице, спрашивал: «Ир, тебе там не дует? Не подоткнуть что-нибудь?» Она: «Лучше спой». Слава богу, спереди и сзади нашего автобуса шли бронетранспортёры, а в автобусе вместе с нами сидели автоматчики. Они открыли ответный огонь. Пули пролетали перед автобусом. Утром осмотрели его – в нескольких местах оказались пробоины.

– Александр Буйнов мне рассказывал про концерты в деревенских клубах, ночёвках в Домах колхозников. Вы тоже этого хлебнули в молодые годы?
– Ну, мы с Буйновым и работали вместе в «Весёлых ребятах», и жили в одной комнате. Правда, недолго. Помню забавную историю из того времени. Играли мы сборный концерт в одном районном центре. Среди артистов была балерина с каким-то танцевальным номером. Мы, «Весёлые ребята», заканчивали программу. Тут надо сказать, что, когда гитарист выходит на сцену и в зале вдруг начинают смеяться, первая мысль – наверное, ширинка расстёгнута. А из-за гитары невозможно посмотреть, так это или нет. И стоишь как голый. Так вот, мы поём, а в зале начинается хохот, сначала тихий, потом всё громче и громче. У каждого – то самое ощущение, о котором я сказал. Но потом кто-то из нас оглянулся, следом – все остальные, и тут уже мы начали хохотать. А произошло следующее. В этом клубе задник – две занавески, а за ними сразу стенка. Балерина перед нашим выступлением закончила свой номер, опустила за кулисами свою пачку до половины задницы и пошла вдоль стены. Одну занавеску прошла благополучно, а вторую чем-то подцепила и потянула за собой. И перед зрителями открылась картина: идёт девка с голой попой. Естественно, все заржали. А с ширинками у нас было всё в порядке. (Смеётся.)

– В упомянутой нами книге «Птицы перелётные» много весёлых и грустных историй из жизни молодых музыкантов – тех самых «птиц перелётных». Кажется, были планы снять кино?
– Телесериал. Мы даже начали писать сценарий. Но потом, как водится, не нашлось денег на проект.

– У вас ведь есть кинематографический опыт – снялись как актёр в сериале «Погоня за прошлым». Какие остались впечатления?
– Приятные. К концу съёмок я уже не просто долдонил текст, а паузы мхатовские держал. (Смеётся.) В общем, сниматься было интересно и легко. Но помню, когда смотрел сериал уже по телику, меня расстроил один момент. Я играл кардиохирурга, и один из героев произносит реплику по поводу моего персонажа: «Пойдём, там, в машине, этот старик сидит». (Смеётся.)

– Ваша жена Татьяна, с которой вы вместе уже сорок шесть лет, ради семьи пожертвовала актёрской карьерой. Ни разу не говорила, что сожалеет об этом?
– Что значит «пожертвовала»? Я ей сразу сказал: «Таня, это твой выбор». Так она и сейчас на сцену выходит – со мной.

– Читала в одном интервью, что родители Татьяны, едва вы переступили их порог, сразу благословили вашу пару – по старинке, иконой.
– Было такое. А тесть после того, как мы выпили по случаю сватовства, отвёл меня в уголок и сказал: «Об одном, дорогой, прошу – распишитесь». Я: «Конечно, распишемся». Мне уже был тридцатник, взрослый дядька, и я понимал, для какой цели меня пригласили. Наверное, мог бы отбиться, но – зачем? Таня красивая женщина, мы любили друг друга – чего ж тянуть? Мы не расставались с того момента, как встретились. Производством детишек занимались с такой интенсивностью, что меня качало. Заходили в магазин, покупали еду – и назад… Я, правда, ещё и концерты какие-то пел при этом. Одним словом – любовь, любовь… И вот что удивительно: с пятого июня мы ведём отчёт нашей любовной истории, и пятого же июня меня разбил инсульт. Такое странное совпадение.

– Вот интересно: в эпоху дефицита вы что-нибудь привозили любимой женщине с заграничных гастролей?
– Конечно. Жена у меня дама статная, поэтому я мог примерять на себя одежду и обувь, которые ей покупал. Однажды в Германии приглянулись мне сапоги. Я понимал, что, если подожму пальцы и втисну ногу, то Татьяне сапоги будут в самый раз. Меряю, а продавец смотрит на меня безумными глазами и, тыча пальцем в сапоги, говорит: «Фрау! Фрау!» Я: «Ферштейн, ферштейн!» (Смеётся.)

Вторая история совсем анекдотичная. Тоже в Германии произошла, во времена, когда я уже неплохо зарабатывал. Таня захотела шорты-юбку. Перед поездкой говорю: «Давай я тебя измерю, чтобы не ошибиться». Измерил во всех положенных местах, но где какие сантиметры – не пометил. И вот в последний день гастролей мы с руководителем поездки Костей Воробьёвым, а он такой статный парень с усами, пошли по магазинам, и я наконец увидел вожделенные шорты-юбку. Это были годы, когда у них уже вовсю шли разговоры о неправильно ориентированных людях, которые теперь оказались правильно ориентированными, а у нас эти темы ещё не поднимались. Мне даже в голову не могло прийти, что меня с этим парнем могут принять за… нежных особей. (Смеётся.) В магазине я вытащил заветную бумажку с цифрами, но продавщице не смог объяснить, что они означают. Говорю: «Давайте я их примерю» – и ушёл в примерочную. Надеваю. Но я же артист – ещё покрутился перед зеркалом. И потом таким широким жестом – раз! – распахиваю занавески, выхожу и спрашиваю по-русски: «Ну как?» А там стоят пять продавщиц и этот мой приятель и дико ржут. Костя: «Ну ты придурок! Я был в другом отделе, так меня продавщица позвала, сказала: «Ваша подружка пошла примерять юбку, посмотрите, хороша ли она в ней будет». (Смеётся.)

– Когда-то я написал в стихах, что гитара – продолжение моей руки, а сцена – место, где проходит большая часть моей жизни. Так вот, если бы того и другого не было, а ещё женщин, я бы умер. Чтобы жить и сочинять, мне необходима энергия, которую я получаю от любимых женщин и зрительного зала. Они подвигают меня на… Слово «подвиг» слишком сильное… На поступки. И я надеюсь, что этот источник не иссякнет.