– Александр Витальевич, вы занимались музыкой с детства, затем решили посвятить себя профессии лётчика, как и ваш отец, но снова вернулись к музыке.
– В детстве я занимался музыкой по необходимости, потому что родители отправили в музыкальную школу. И очень от этого страдал – вместо того чтобы бегать с пацанами на улице, сидел за фортепьяно. Осознанно стал заниматься музыкой лишь в старших классах, потому что появилась гитара.

– А нельзя было сразу поменять пианино на гитару?
– Папа решил, что я буду играть на фортепьяно, а мне на тот момент было всё равно. После школы я поступил в Ставропольское высшее военное училище войск ПВО на специальность «штурман боевого управления». Папа был лётчиком, я пошёл по его стопам. Но меня очень увлекала игра на гитаре, поэтому в скором времени ушёл из училища.

– Немногие могут похвастаться такой музыкальной карьерой, как у вас. Но сначала пришлось играть в ресторанах. Не было желания всё бросить?
– На тот момент работать в выбранной мной профессии было больше негде. На профессиональную сцену попасть невозможно – её занимали люди, которых иначе как «крейсерами» не назовёшь, ведь они выступали перед партийными деятелями. Однако это была отличная школа, потому что мы играли совершенно разную музыку. Тогда была жёсткая цензура, например, запрещалось петь рок-музыку, песни Высоцкого. Ресторан был отдушиной – многие песни мы исполняли без разрешения.
– Как вы оказались в Гудермесе?
– И в Гудермесе, и в Грозном я оказался, потому что там шла война.

– Вы воевали?
– Нет. Просто понял: чтобы петь военные песни, нужно общаться с теми, кто служит. Петь об этом, сидя в Москве, неправильно. Я много раз был в Чечне, Боснии и других горячих точках.

– Вышло несколько ваших альбомов на военную тему: «Отец солдата», «Медаль», «Будем жить» и другие. Как можно совмещать эти два понятия – война и творчество?
– У меня даже мыслей таких не было… Я выходил к этим ребятам с гитарой, я помню их глаза. Они слушали, затаив дыхание, и я понимал, что в этот момент они отвлекаются от окружающей страшной действительности, мои песни как бы переносят их домой. Я еду туда, где нужен своему слушателю. Иначе не могу.

– На войне, как правило, часто проверяются характер, мужество, личные качества.
– Не только на войне, вообще – в армии. Мои песни как раз об этом. Я три года служил. До сих пор не могу оставить свою постель незаправленной, не могу опаздывать – собранность уже в крови. А на войне ты сегодня разговариваешь со своим товарищем, а завтра его может уже не быть. На войне отношения другие. Нельзя врать, жрать под одеялом то, что тебе присылают из дома. Нужно жить в коллективе, и от этих отношений зависят твоя жизнь и жизнь твоих товарищей.

– Поговорив однажды с композитором и певцом Виктором Чайкой, я узнала интересную подробность: его настоящая фамилия Сигал, он перевёл её на русский и стал Чайкой. Однако всю жизнь жалел об этом, потому что ему очень неуютно в связи с этой переменой. Маршал – это тоже псевдоним, как вы себя с ним чувствуете?
– Я ничего не мог с этим сделать, это не псевдоним, а кличка. Меня так звали с юных лет, потому что и на физкультуре в школе стоял первым, и в училище был правофланговым из-за высокого роста. Когда занялся сольной карьерой, мы с продюсером решили, что из этого прозвища может получиться звучный псевдоним.

– Какие ещё виды творчества вам близки?
– Мой большой друг – художник Юрий Купер. Благодаря ему я окунулся в мир живописи, скульптуры. До знакомства с ним многого не понимал, был равнодушен к художествам. Теперь могу отличить импрессионизм от примитивизма. Наверное, с возрастом приходят какие-то вещи, о которых в молодости не задумываешься. Теперь я могу любоваться работами Левитана, считаю, что он – один из величайших живописцев.



– Кого вы, как музыкант, можете отметить из композиторов-классиков?
– Я очень люблю Рахманинова, он близок мне своим мелодизмом. Второй концерт Рахманинова – мой любимый. Свой сольный концерт начинаю с того, что играю отрывок из этого произведения в рок-импровизации.

– Вам когда-нибудь предлагали сниматься в кино?
– Много раз. Были даже пробы для фильма «Чердачная история», но меня не утвердили. Это история времён девяностых, меня пробовали на роль снайпера, который должен был убрать какого-то видного деятеля.

– А кто из режиссёров вам близок, чьи фильмы смотрите?
– Даже не знаю, с кого начать! (Смеётся.) Из наших, конечно же, Никита Сергеевич Михалков. Я его просто обожаю, он гениален. Повезло, что судьба с ним свела, мы дружим. Что касается фильмов, мне нравятся наши старые фильмы советской эпохи, которые, уверен, до сих пор никто не переплюнул. Сегодня тоже есть неплохие кинокартины, но невозможно обойти такие шедевры, как «В бой идут одни старики» и «Они сражались за Родину». Что касается иностранных лент, то могу сказать, что благодаря фильму «Однажды в Америке» я выучил английский язык. Знал этот фильм до отъезда за океан, с закадровым текстом в переводе Володарского. По приезде в Америку мне подарили диск с этим фильмом без перевода, я заучивал его наизусть. Картина стала для меня настольной книгой. Из актёров люблю Роберта де Ниро, Аль Пачино, Джека Николсона.

– Вы самокритичны?
– Ну да. (Со вздохом.) Не люблю видеть себя на экране.

– Бываете ли вы в магазине? Как на вас реагируют окружающие? Вообще по улицам ходите?
– По улицам – нет, но иногда бывает. Люди подходят, чтобы сфотографироваться, автографы просят. А в магазине, где я бываю, трудно кого-либо удивить – недалеко живёт ещё и Валера Меладзе.

– Какой предпочитаете стиль в одежде? Раньше, наверное, был спортивный, а сейчас классический?
– В классических костюмах выхожу на сцену. Я не сторонник блестящих пиджаков и экстравагантных брюк. У меня есть несколько костюмов, которые использую во время выступления в Кремле, например строгий чёрный костюм от Армани. Для мужчины моего возраста, а мне пятьдесят пять, лучше не придумать.

– Какое время года любите и почему?
– Все. Я с некоторых пор понял, что не бывает плохой погоды, а бывает плохая одежда. (Смеётся.) Сейчас у меня с одеждой всё в порядке, поэтому нравятся все времена года, но больше всего люблю весну, когда появляются первые листочки. Чувствую себя школьником, у которого скоро летние каникулы.

– Какой вид спорта любите? В одном из интервью вы сказали, что отдаёте предпочтение экстриму.
– Даже не знаю, что ответить… На моём счету три прыжка с парашютом, можно ли это назвать экстримом? Пожалуй, нет. Я всё-таки учился в лётном училище, где это считается нормой. Экстрим предполагает опасное происшествие, этого у меня не было. Из известных видов спорта мне нравится большой теннис. А также сквош – замечательная штука. В большой комнате вы вдвоём с партнёром отбиваете маленькие мячики большими ракетками, и они отскакивают, ударяясь о стену, а через пятнадцать минут у вас от усталости отваливаются конечности.

– Что можете сказать о современной молодёжи?
– Нынешняя молодёжь – не та, что была раньше. Подростки сегодня информативно продвинуты, но совсем разучились общаться. Сужу по своему пятнадцатилетнему сыну. Несмотря на то что у него есть друзья-товарищи, они всё равно одинокие люди, потому что общаются только в интернете.



– Чем увлекается ваш сын?
– Он пловец, кандидат в сборную России среди юниоров.

– Как, по-вашему, нужно воспитывать детей: личным примером, убеждениями или старинным способом, то есть ремнём?
– Это вопрос не ко мне! (Смеётся.) Сын вырос практически без моего участия, его воспитывала жена Наташа, пока я ездил по стране. Доездился до того, что сыну уже пятнадцать лет, а я и не заметил, как это произошло. Могу сказать одно: я ни разу его не ударил. Хотя были моменты, когда другой, наверное, снял бы ремень и врезал.

– Как-то в интервью вы сказали, что на эстраде сегодня нет здоровой конкуренции.
– У нас действительно её нет. Когда мы с «Парком Горького» работали в США, там эта конкуренция чувствовалась, потому что мы собирали толпы, были самой продаваемой группой. А у нас сегодня каждый занимает свою нишу. Зрители, которые ходят на концерты Димы Билана, не придут на мои. Какая же между мной и Димой может быть конкуренция?

– Однажды вы сказали, что «не сторонник конкурсов, где нужно сидеть в жюри». Как же тогда искать талантливых людей?
– К примеру, взять недавний телепроект «Голос». Благодаря таким программам понимаешь, сколько у нас талантливых людей. И ещё понимаешь, что пришло время для появления на профессиональной сцене других певцов, нужно только дать им такую возможность. Но лично я не хочу сидеть в жюри, потому что это неблагодарное занятие. Кто смотрел «Голос», знают, какие страсти там кипели. Когда ты вынужден принять решение, после которого один талантливый человек должен уступить место другому, не менее талантливому, – это ужасно. Я разговаривал с Леонидом Агутиным, и он сказал, что когда согласился работать в жюри, даже не предполагал, что это так тяжело. Я не хотел бы брать на себя такую ответственность.

– Что для вас означает слово «свобода»?
– Прежде всего свободу личную, внутреннюю. Если человек сам себе не хозяин, ему сложно жить. Если речь идёт о супругах, то они должны иметь собственное внутреннее пространство, которое никому нельзя пресекать, в противном случае начинаются скандалы.

– В чём вы видите для себя секрет личного счастья?
– Для меня личное счастье заключается в том, что я занимаюсь любимым делом, за которое ещё и платят. Это редкость. Многие, получая хорошие деньги, несчастны, потому что занимаются нелюбимым делом.

– Над чем сейчас работаете?
– Как-то дочь нашего великого поэта Роберта Рождественского Екатерина подарила мне сборник стихов отца, он написал их незадолго до своего ухода. Я был поражён тем, что в этих стихах он оказался совсем другим. Катя сказала: «Посмотри, может, напишешь песню». Я написал четырнадцать песен. И сейчас пытаюсь воплотить это в жизнь. Правда, пока не знаю, как будет называться альбом.

– Что такое любовь?
– Ой, откуда же мне знать? А вы знаете?

– Интересно ваше мнение, ведь вы пишете песни о любви.
– Любовь – такое странное чувство… Хотя, наверное, правильно говорят, что это химическая реакция, которая происходит в нашем организме. Прелесть любви в том, что она заставляется нас переживать, всё время думать о предмете обожания. Но я убеждён, что любовь – временная вспышка, не знаю примера, когда это чувство длилось бы вечно. Потом происходит привыкание, приходит уважение, которое и длится всю жизнь.