Кругом голая степь, ни кустика, ни деревца. И вдруг налетел немецкий истребитель и начал поливать пулемётным огнём. Мы падали на землю, петляли, как зайцы, пытались спрятаться за железнодорожной насыпью. Порой самолёт пикировал так низко, что мы видели оскалившуюся пасть лётчика. Он просто нашёл себе забаву – стрелять в мальчишек, гонять их вдоль насыпи. Долго глумился над нами, потом развернулся и улетел.

Мы расписались почти год назад. Сейчас малышу два года, его мать вышла на работу, постоянно приводит ребёнка к нам, оставляет ночевать. Она работает по сменам, день-ночь. Ребёнок толком не даёт спать, избалованный, бегает по квартире, визжит, его очень трудно уложить. Но это всё мелочи. Бывшая жена моего мужа хочет, чтобы он вернулся к ней, – видите ли, одна она не справляется с воспитанием ребёнка.

Говорят, самый тяжёлый стресс и раздражитель для женщины – муж, лежащий на диване и ничего не делающий. Впрочем, это синонимы – лежать на диване и ничего не делать. А не хотите мужа, пребывающего на диване уже месяц? И отмазка прекрасная – соблюдение режима самоизоляции. Эх, был бы собственный дом, ходил бы с молотком, помахивал, здесь постукал, там поправил, здесь гвоздик вбил – бальзам на сердце хозяйки. А тут…

Многие немцы упоминали в мемуарах странные вещи. И в Польше они встречали глухие места, и на Балканах, но только в русских лесах испытывали ни с чем не сравнимый ужас. Вроде бы нечего бояться: 1941-й год, блицкриг, Красная армия отступала, войск противника впереди не было, но многие солдаты ощущали оцепенение. Некоторые не могли передвигаться от липкого страха, останавливались даже лошади.

Я была ещё совсем крохой, войну видела только в кино, все перевороты и путчи оставались далеко впереди, и танков на улицах Москвы я никогда не встречала, однако сработала генетическая память. У мамы же память была живой и настоящей, она родилась в 1937 году, пережила бомбёжки и эвакуацию, она хорошо знала, как это бывает. Кукурузное поле.

Старший сын Петра Ивановича, Рэм, приписав себе год, вслед за отцом ушёл добровольцем на фронт. Участвовал в сражении за Курск, был ранен, потерял сознание. Когда очнулся ночью в луже крови среди мёртвых тел товарищей, сражение уже ушло далеко. Кое-как добрёл до дома, а там родные спрятали его в сарае.

Центром Тверской слободы с XVIII века стала площадь, которая и сегодня носит название Тверская Застава. Именно на ней сейчас находится Белорусский вокзал. А три столетия назад на его месте красовался таможенный КПП, который тогда назывался «кордегардия». На ней караульные проверяли у проезжающих подорожные документы, записывали имена частных лиц, прибывающих в Первопрестольную, исследовали поклажу и примечали подозрительных элементов.

Дед неожиданно поведал: пока воевал, его страшно мучили тоска по жене и ревность. Больше, чем голод, неизвестность, страх быть убитым. Ужаснее всего была мысль: как там его красавица среди раненых солдат и офицеров? Вдруг уже полюбила кого-нибудь другого? Вдруг больше не ждёт? Дед признался, что никогда прежде никому об этих мыслях не рассказывал, стеснялся. Кругом война, смерть, «за Родину, за Сталина!», а тут такие глупости.

Впервые за семь лет не пошла в храм на Пасху. Это болезненно, потому что эмоции от пасхальной службы непередаваемые. Когда смотрела трансляцию Схождения Благодатного огня, никогда его так не ждала, как в этом году. И никогда ещё так не плакала, когда Огонь сошёл. Было очень страшно и жутко видеть пустой храм Гроба Господня и далеко не радостные лица присутствовавших. И вот Огонь сошёл, а я сижу и реву, как сумасшедшая.

Белорусского фронта, в каждой из её девяти дивизий пошили красные знамёна. Попроще первоначального флага, и не бархатных, а из красного сатина. В середине апреля было выбрано здание, над которым взметнётся красное знамя. Не берлинская ратуша, не гестапо, не рейхсканцелярия, в бункере которой засел сам Гитлер. А именно рейхстаг. То есть парламент, где происходило волеизъявление немецкого народа.

И вот сегодня в очередной раз выслушала его дифирамбы чужой для меня тёте, заслуга которой лишь в том, что в юности они росли неподалёку и вместе тусовались. А я – так, двадцать лет рядом бегала. «Зай, кофеёк, завтрак, носки! Ой, ты хочешь спеть? Да не парься, лучше борщ свари». Пожаловалась 16-летней дочке, та мне сказала: «Ты не презентовала себя надлежащим образом».

Уходить надо было немедленно, но оставшийся за старшего Николай Иванович медлил. Однажды утром Псков бомбили. Как ни силён был заградительный огонь зениток, немцам удалось сбросить несколько бомб в центре города, а одна прогремела поблизости от них. Жильцы дома во главе с учителем и Марусей выбежали на улицу. Вслед за взрывом взревела сирена, от которой, казалось, caм воздух покрылся мурашками...