Поначалу это было смешно. Я зарабатывала прилично, нам вполне хватало на двоих, но иногда всё-таки хотелось почувствовать, что я не мужик, что могу себе позволить расслабиться и мир от этого не рухнет. Иногда попиливала Макса насчёт работы. И вот он устроился репетитором по венгерскому языку в какой-то богатый дом на Рублёвке. Очень нервничал перед первым занятием, серьёзно готовился, комплексовал, что в его обычном виде там появляться неприлично.

Я скучала по ней, когда учёба наконец закончилась и мне пришлось уезжать в свой город. Но уже через два месяца подруга напомнила о себе – пригласила на новоселье. Её отцу от завода, где он много лет трудился главным технологом, выделили жильё, и они с женой справедливо рассудили, что любимой дочке уже пора жить отдельно. Квартиру отдали Нафиске. Сами же так и остались в пригороде. Квартира на 12-м этаже ташкентской новостройки мне очень понравилась – большая, светлая, уютная.

Наконец родители взялись за ум и, пристроив старшего брата в ГПТУ на полное обеспечение, приняли решение начать жизнь с чистого листа в далёкой Сибири. Вздымщики-химики, как их здесь называли, – в основном приезжие люди с большим жизненным опытом и сложной судьбой. Помню лесную избушку, топчан из досок, грубо сколоченный стол, деревянные чурки вместо стульев, допотопный умывальник, убогую кухонную утварь, чадящую печь.

Когда мы познакомились с Бурковым, я уже была студенткой театрального училища имени Щукина и играла в театре имени Станиславского, у меня был свой репертуар. Помню, девчонкой я стояла у доски расписания спектаклей, и подошёл знакомиться Бурков… Пиджак в крупную фиолетовую клетку дополняли брюки, перешитые из морской робы, каждая штанина – килограммов по пять, не меньше. Наверное, таким образом его мама хотела добавить сыну солидности. В общем, впечатление он производил незабываемое.

Мама – другое дело. Один раз в день достаёт из той же кладовки свою хозяйственную сумку и идёт по магазинам. Хорошее масло только на Разъезжей, мясо на улице Марата, крупа на Боровой. Выпечка ещё. За выпечкой надо ехать на Лиговский проспект. Это завтра, и то – как себя будет чувствовать. Сегодня ещё варить рассольник, а это занимает полдня, так что точно – завтра. Папа приходит усталый, но голодный. Честно рассказывает, что никто, кроме него, не умеет играть в баскетбол. Все старые пердуны, даже те, кто моложе: не могут ни пас дать, ни ускориться.

Мучилась-мучилась, не стерпела, полезла в телефон узнать, что за Михаил такой. Узнала – была шокирована. Архангел Михаил, самый главный ангел, вождь святого небесного воинства, защитник веры. А у меня как раз был такой период в жизни, что вера моя – как пламя свечи: только дунь, и затухнет. Неудивительно, что архангел Михаил мне покоя не давал. Но я не планировала покупать его икону. Мне не надо – твердила про себя. Отстояла службу, уходить уже пора, а в голове одна мысль застряла: «Я должен быть у тебя». И перед глазами тот суровый прожигающий взгляд.

По большей части письма, прежде чем попасть ко мне, проходят через помойки и барахолки. Дворники, искатели сокровищ в заброшенных домах, рабочие, делающие ремонт в квартирах, – находят коробки, папки, связки бумаг. И не выбрасывают, а пытаются пристроить. Большой материальной ценности письма не представляют и часто попадают к собирателям и антикварам как попутный материал, вместе с книгами, документами, фотографиями.

Сколько ей отмерено жизни, неведомо. Её стадия болезни непредсказуема: может протянуть лишь пару месяцев, а может и два-три года. Да и вообще все эти прогнозы – дело неблагодарное, поэтому больше не стану на них концентрироваться, как Бог даст. Ведь всё зависит от многих факторов: от образа жизни, душевного состояния, желания жить, в конце концов. И, разумеется, смысла – ради чего жить. А у неё как раз сильнейшая мотивация – особенный ребёнок.

Мусику дождь принёс новые впечатления: когда тучи ушли, из своих норок выползли дождевые черви. Мусик подходит к ним, садится рядом, разглядывает, осторожно трогает лапой. Ни один червяк не пострадал. Зефирчик от забот о своём пушистом младенце похудела и запаршивела. Едва она перестала кормить Мусика, я повезла её на прививку. Первую прививку Зефирчик стерпела, но через десять дней, во время второй, начала брыкаться.

Серёге с Максимом действительно нашлось что вспомнить, да в разговор снова встряла Ольга, желавшая знать о зяте все подробности. Серёге и самому было любопытно услышать, как он дальше собирается жить и на что содержать любимую жену. Работа на дому Кулеватову ни о чём не говорила, а вот то, что Максим держит на рынке два киоска, одобрил. Значит, крепко стоит на ногах и волноваться за будущее Ленки не стоит. Посидев ещё некоторое время за столом, Серёга с Максимом вышли во двор, оставив Ленку с матерью шушукаться.

Постояв, спускаетесь обратно и снова проходите мимо ящика и, не удержавшись, открываете его в надежде увидеть письма от школьных друзей, от девушки, с которой танцевали первый в жизни медленный танец, от литературного консультанта республиканской молодёжной газеты, тепло отозвавшегося о ваших первых стихах… А во дворе срубили акации, дававшие некогда спасительную тень. И выросла большая ель, которую, наверное, жильцы украшают к Новому году.

День выдался хороший. Шла по тропе, справа возвышался густой сосновый бор, слева – мелколесье. Почти добралась до колхозного гречишного поля, но в лесу вдруг быстро стемнело, и я увидела, как за верхушки сосен зацепилась серо-лиловая туча. Вот-вот хлынет дождь. Оглянулась в поисках места, где можно переждать непогоду. Слева росла пушистая ель, и под кроной можно было спрятаться, а рядом стоял старый пенёк. Убежище как раз для меня.